Эта статья опубликована под лицензией Creative Commons и не автором статьи. Поэтому если вы найдете какие-либо неточности, вы можете исправить их, обновив статью.
Идеологема прав человека и ее интерпретация в современной отечественной правовой теории
Куркин Б. А.
Опубликована Апрель 1, 2008
Последнее обновление статьи Апрель 3, 2023
Эта статья опубликована под лицензией
Аннотация
Проблема естественных прав личности периодически поднимается в отечественной правовой литературе либерального направления. Новая волна дискуссий последовала за принятием Конституции России 1993г. Автор анализирует западную концепцию человеческих прав и сравнивает ее с подходом русской правовой мысли.
Ключевые слова
Советская доктрина прав человека, позитивизм, либеральное направление, русская правовая мысль, естественные права, западная концепция прав человека
«Проповедовать мораль легко. Обосновывать ее трудно». Эти слова А. Шопенгауэра как нельзя более подходят и к теоретическому обоснованию доктрины «прав человека».
8 настоящее время концепция прав человека стала несущим элементом политического либерализма, его краеугольным камнем, а также метафизической системой. В самом деле: что есть права человека? Чем отличаются они от субъективных прав? Только тем, что некие права когда-то кем-то было решено признать в качестве фундаментальных и неотъемлемых? Нс в таком случае мы имеем дело по философскому «гамбургскому счету» не с «онтологией», а с некой идеологемой.
В середине—конце 1990-х гг. в академических кругах имела место дискуссия о содержании понятия прав человека, однако сколь-нибудь ощутимых результатов в ее ходе достигнуто не было1.
Попытки определить их как нечто, качественно отличающееся от субъективных прав, ни к чему, в сущности, не привели. Гораздо логичнее было бы предположить, что содержание понятия прав человека носит сугубо конвенциональный характер, т.е. права человека — это те права, которые решено было признать в качестве таковых.
Показательно, что, осуществляя радикальный разрыв с предшествующей — советской — традицией, российская правовая наука, прыгая из «царства необходимости в царство свободы» также столкнулась с проблемой обоснования прав человека, получив в качестве исследуемого и интерпретируемого объекта соответствующие разделы Конституции РФ. Вновь встал ребром вопрос об «онтологии» прав человека2. Тогда адептами нового российского конституционализма была извлечена из запасников теория «естественных прав» человека, и опять на краткий миг пробудился интерес к идее «естественного права»3.
Примечательно, что идеи естественного права при обосновании идеи прав человека (прав личности) и правового государства уже были однажды использованы русскими правоведами-либералами Б.Н. Чичериным, П.И. Новгородцевым, Б.А. Кистяковским, В.М. Гессеном, Л.И. Петражицким, С.Л. Франком и др. в конце XIX — начале XX в.4 Апелляция современных российских прав человека к естественному праву — это, в сущности, «римейк-дайджест» уже когда-то апробированного (хотя бы и на уровне теории).
Что же касается развития юридической науки в советский период, то проблематика прав человека исследовалась в основном под углом зрения субъективных прав личности. Позднее — в ракурсе правового (конституционно-правового) статуса личности. В теории права тогда господствовало позитивистское понимание права, в силу чего субъективные права личности (права человека) с логической неизбежностью рассматривались в качестве октроированных государством, а не в качестве «естественных» и неотчуждаемых.
В настоящее время естественно-правовое обоснование конституционализма характерно для работ ведущих теоретиков отечественного конституционализма и общей теории права, в частности, С.С. Алексеева, М.В. Баглая, О.Е. Кутафина, Е.А. Лукашевой, М.Ф. Вуди некого и др.5 Расхождения в их взглядах по поводу «онтологии» основных прав малосущественны. Так, М.В. Баглай пишет, что свобода и права человека — «акт природы, а при религиозном подходе — Творца»6. Правда, такое обоснование осуществляется путем простой отсылки к «естественному праву» без расшифровки содержания последнего, и ценность его едва отлична от нулевой.
Использование в Конституции естественно-правовой конструкции прирожденных прав и свобод человека было направлено, как полагал В.С. Нерсесянц, «против ранее господствовавших в нашей теории и практике представлений об октроированном (дарованном сверху официальными властями) характере прав людей. Антиэтатический смысл данной конструкции очевиден: основные права и свободы принадлежат каждому по безусловному естественному основанию (в силу природного факта рождения), а не в зависимости от диктуемых государством условий, не по усмотрению, воле и решению властей. Определенная стилизация под естественное право призвана здесь продемонстрировать исходную и безусловную свободу, правомочность и правосубъектность любого индивида в его отношениях со всеми остальными — государством, обществом, другими индивидами»7.
С критикой теории «естественного права» с сугубо атеистических позиций выступил известный философ А.В. Зиновьев. В современной политико-правовой теории, отмечал он, «врожденность и неотъемлемость» прав человека считается чем-то само собой разумеющимся. Эта «врожденность и неотъемлемость» зафиксирована, в частности, во Всеобщей декларации прав человека, принятой Генеральной Ассамблеей ООН в 1948 г. С практической и исторической точек зрения идею «врожденности и неотъемлемости прав человека» можно рассматривать в качестве некой регулятивной политической идеи, юридической фикции, поскольку сама идея права — писаного и неписаного, подразумеваемого, «естественного» — есть продукт исторического развития человеческой культуры, а отрезок времени, когда они стали предметом анализа и дискуссии, исчезающе мал по сравнению со всей предшествующей историей человечества»8.
В свою очередь Л.С. Мамут предложил использовать к правам человека подход, выражающийся в формуле «права приобретаются»9. «Утверждение, согласно которому обладателями любого своего права субъекты становятся исключительно через его приобретение, направлено против распространенных стереотипных мнений, будто права субъекта возникают по милости некоего сверхприродного начала, будто они — благодеяние государей (законодателей, госаппарата и т.п.), будто права субъекта изначально заложены в его биосоциальной природе, будто эти права независимо от воли, сознания и действий субъекта имплантируются в него совокупностью тех общественных отношений, в сфере которых он существует. Приведенные мнения уязвимы для серьезной критики»10.
Вообще-то для серьезной критики в этом мире многое уязвимо, а посему и угроза впасть ненароком в солипсизм всегда актуальна. Формула «права приобретаются» малосодержательна, поскольку «приобретаться» может лишь нечто, уже существующее, а потому следующий вопрос — откуда возникает это уже существующее нечто.
Формула «права приобретаются» пригодна для Гражданского кодекса, но не объясняет генезиса прав человека и не предназначена для такого объяснения.
Вот, в сущности, и вся идейная база, на которой в настоящее время строится в отечественной правовой науке доктрина «неотчуждаемых прав человека». Можно согласиться с мнением Н.И. Матузова, что «тезис о естественном и самостоятельном характере прав человека в современной юридической литературе является общепризнанным»11.
В истории политической мысли было немало различных по смыслу, значению и содержанию вариантов теории естественного права. Тем не менее в работах, посвященных теории прав человека, естественно-правовой подход к их обоснованию связывается почти исключительно с именами Гоббса, Локка, Руссо, Монтескье12. Принципиально иной по смыслу, содержанию и значению естественно-правовой подход к анализу феномена права был осуществлен, как подчеркивают В.А. и В.В. Роговы, в трудах Отцов Церкви13.
Естественный закон в его православной интерпретации — «это тождественный и единосущный закону Божьему, данному в первоначальных заповедях. И речь в них идет об обязанностях человека перед Богом, а не о домысленных протестантами правах человека и не о теории прав человека под пером европейских «просветителей»14. На это же обстоятельство, хотя и в несколько ином ракурсе, обращал внимание и выдающийся немецкий философ Р. Гвардини15.
Идея прав человека в их доминирующей ныне интерпретации — порождение западного общества эпохи Нового времени, именуемой с недавних пор эпохой «модерна». С течением времени религиозное содержание естественных прав подверглось обмирщению в европейской политико-правовой доктрине, получив законченную безрелигиозную, атеистическую окраску в эпоху Просвещения. Неизбежным следствием этого стала возможность неограниченно произвольной интерпретации сущности и содержания естественных прав. Результаты этого процесса мы сегодня наблюдаем на Западе.
Право в его либеральной версии ограничивается исключительно регулированием внешнего поведения. Доступ к внутреннему миру человека для него закрыт, и потому «основным вопросом» западного либерального государства и права становится легальность, а не моральность. Внеморальность политики, замена всеобщей этики контролем принятых в парламенте законов превратились в кредо государственности и демократии западного типа, устраняющих из политики понятие греха (а по сути и совести — провозглашение «свободы совести») и заменяющих его исключительно понятием права: «Разрешено все, что не запрещено законом».
«Естественных правом» объявлено право на содомию, самоубийство и все то, что прежде у всех народов и во все времена считалось постыдным и губительным как для души, так и для тела. В сущности, в позитивном законодательстве закреплено и агрессивно воплощается право на духовную и физическую дегенерацию. Примером тому могут служить законы и референдумы, легализующие однополые браки, эвтаназию и т.д.16 Тем самым грубейшим образом попираются права тех, кто хотел бы защитить своих детей и внуков от складывающейся «диктатуры дегенератов».
В этом тоже заключена жесткая либеральная логика. Если есть лишь земное человеческое «Я», то нет никаких моральных и философских ограничений на человеческое своеволие. Остается получить лишь санкцию закона. Нечеловеческое или недочеловеческое превращается силою закона в норму. Так, агрессивно и последовательно «правам меньшинств» придается статус «фундаментальных прав человека». Будем и под эти «права» подводить соответствующую «онтологию»?
Западноевропейский подход к естественным правам человека
Современная западная конституционно-правовая теория в сущности давно отошла от идеи естественно-правового обоснования прав человека и стремится толковать их преимущественно в сугубо позитивном, позитивистском плане17. Известное исключение составляет итальянский конституционализм, в котором основные права (хотя и с весьма существенными оговорками) интерпретируются в качестве некой «метапозитивной» ценности18. Процесс позитивизации прав человека характерен и для стран англосаксонской правовой семьи, на что обратила внимание И.Ю. Богдановская19.
Сложнее дело обстояло дело в Германии, причем по не зависящим от немецких теоретиков причинам. Отрицая позитивистский подход к идее основных прав, конституционалисты ФРГ, толкующие Основной закон и черпающие в нем философскоправовую базу для своих построений, избегали и избегают по сию пору апелляций к «естественному праву» и тем более к христианскому вероучению при обосновании идеи неотъемлемых основных прав личности как независимых от государства.
Естественного права (после Нюрнбергского процесса) приходилось чураться в силу политической необходимости (дабы не вызывать «нечистых духов» минувшего). Но и от позитивистского обоснования прав человека — «основных прав» — тоже приходилось открещиваться: те же Нюрнбергские (как и иные последующие законы) принципы были легальными и с точки зрения юридического позитивизма безупречными. По всему выходило, что и «естественное право», и юридический позитивизм для обоснования идеи прав человека не годились — чтобы не спровоцировать опасных аллюзий.
«Основные права, — отмечает известный конституционалист и в прошлом председатель Конституционного суда ФРГ К. Хессе, — не «заданы природой», т.е. не имеют догосударственного и доправового характера, поскольку обеспечиваются только при позитивном государственном правопорядке. Без правового обеспечения, оформления и ограничения государством, без правовой защиты основные права не смогли бы предоставить индивидууму конкретный реальный статус свободы и равенства и выполнить свои функции в жизни общества». Без взаимосвязи с другими факторами конституционного строя «они смогли бы осуществляться не как “естественный” статус, а только как важная составная часть демократического государственно-правового строя в целом»20.
Выход из возникающей коллизии теоретики конституционализма ФРГ узрели в придании основным правам статуса «философско-правовой ценности» наивысшего порядка. Однако в таком случае конституционалисты оказались вынуждены разъяснять, почему основные права вопреки историческим и объективным фактам образуют такую систему. Неясно также, как эта система соотносится с «общей системой ценностей конституции»: будут ли эти системы идентичными, а если нет, то какие еще «системы ценностей» помимо основных прав содержит в себе общая система ценностей конституции21.
Однако попытка онтологизировать права человека в качестве высшей ценности тоже несет в себе «семя тли». Еще Ницше показал проблематичность философии ценностей, которые, как известно, имеют свою судьбу. На всю проблематичность интерпретация прав человека в качестве непреходящих ценностей обращал внимание и К. Шмитт: «Если рассматривать основные права как ценности, то сразу же возникает вопрос о том, почему эти ценности (равенство, свобода мнений и т.д.) должны рассматриваться в качестве таковых лишь по отношению к государству? Логично было бы распространить такое отношение к ним и на правоотношения, возникающие между гражданами. У ценности своя логика»22.
Как подчеркивал Шмитт в своей работе под многозначительным названием «Тирания ценностей», «облеченная в субъективность свобода подменяется объективностью ценностей, являющуюся объективностью лишь по видимости. Ибо тот, кто ссылается на ценности, не может ничего противопоставить стремлению к переоценке, дискредитации или сомнению в той или иной ценности»23. Действительно, что мешает суверену пересмотреть статус этих норм-ценностей, и существуют ли для этого непроходимые преграды? Это обоснование принципов-ценностей становится, по Шмитту, слабейшим звеном данной версии прав человека, и здесь слабо помогает даже придание этим правовым ценностям статуса «трансцендентальных».
Конечно, продолжает Шмитт, можно было бы рассматривать конституционные нормы в качестве выражения «системы ценностей» или «естественно-правовой системы» (поскольку речь идет об основных правах). Однако неизбежным следствием и расплатой будет обесценивание самого текста конституции и ее понятийной структуры. Обретаем же мы в итоге ценности «позитивного» и «над-позитивного» свойства, для сомнения в стабилизирующей роли которых опыт последних десятилетий (причем, не только Германии) дает немало поводов»24.
Итак: либо основные права — это ценности, которые подлежат одинаковой правовой защите как в отношениях между гражданами и государством, так и между самим гражданами, либо в одном случае основные права — это непреходящие вечные ценности, а в другом — субъективные преходящие права. Такова, по Шмитту, нелегкая ситуация, в которую попадают интерпретаторы конституции в качестве системы ценностей.
Идея примата прав человека в российском конституционализме
Рецепцию принципа примата прав человека, осуществленную в российском конституционализме, можно рассматривать в качестве своеобразной презумпции «виновности государства» по отношению к гражданину. Государство, как отмечает известный конституционалист Й. Изензее, «втискивается в прокрустово ложе конституционных обязанностей, при этом гражданин наделяется свободой по отношению к государству, а через гражданина — и все общество»25.
Принципиальное недоверие к государству как к потенциальному «тирану» корреспондируется в либеральной конституции с принципиальным доверием к гражданину и его свободам. В этом опять-таки присутствует либеральная логика, поскольку гражданин в либеральном представлении является источником государственной власти и ее самоцелью, которая как таковая несравнима и несоизмерима с целевой организацией, коей является государство. Разумеется, речь идет о чисто идеологическом тезисе, а не о реальном положении вещей — обязанностей гражданина по отношению к государству еще никто и нигде не отменял.
В духе этой либеральной логики прописана гл. 2 Конституции РФ, посвященная правам и свободам человека. Статья 2, в частности, гласит: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства».
Столь радикальная позиция имеет в своей подоснове весьма определенную антропологию. Антропологию, присущую либерализму.
В.А. Четвернин понимает эту прокламацию в том смысле, что «в демократическом конституционном государстве отдельный человек, его права и свободы представляют собой высшую ценность и по общему правилу имеют приоритет по отношению к общим или государственным интересам, правам нации (народа)»26. Безусловные субъективные права — это, с точки зрения автора, абсолютные права по отношение к компетенции правительств и административных органов. Основными правами и свободами гражданина ограничен, в соответствии с позицией В.А. Четвернина, «и сам государственный суверенитет». Логическим развитием подобного подхода могло бы стать признание примата прав человека над правом вообще.
Идея «приоритета прав человека» часто встречается и других комментариях к Конституции. Г.Д. Садовникова пишет: «Закрепление прав и свобод человека как высшей ценности означает, что во взаимоотношениях человека, общества и государства приоритет принадлежит правам и законным интересам человека»27.
Иными словами, если человек — высшая ценность, то и его права ценности того же — наивысшего — порядка, «предшествующие конституции» и имеющие примат даже над государственным суверенитетом.
Это, безусловно, крайне радикальная и сугубо идеологическая позиция, вызвавшая известную оторопь даже в самом либеральном лагере. «Подобные “новаторские” заключения, — отмечает О.В. Мартышин, — демонстрируют, как далеко отходит комментарий не только от текста, но и от смысла Конституции. Речь идет, по существу, не о толковании, а о придании нового содержания Конституции, об ее изменении»28.
Однако на радикальный ответ теории возникает и не менее радикальный вопрос: «А есть ли вообще в этом мире что-то, что превыше прав человека?» Или права человека вообще «над миром»? Связаны ли его права с правами будущих поколений? Связаны ли его права с правами ушедших поколений?
При такой «концептуализации» ни одно государство просто не сможет существовать при мало-мальски серьезном испытании. Принцип превосходства прав личности над правами государства при его практической реализации неминуемо ведет к распаду государства и, следовательно, краху прав личности, поскольку без государства защищать их попросту становится некому.
«Человек» и тем более его права, как справедливо отмечает В.И. Карпец, не могут быть «высшими ценностями» просто потому, что таковыми не являются. Высшие ценности всегда трансцендентны, «иноприродны» и «нездешни». Даже советские идеология и право провозглашали трансцендентные ориентиры, что позволяло им поддерживать свое существование, «питаясь извне»29.
Объявляя человека высшей ценностью, мы неизбежно должны определить некую абсолютную ценность и ее человеческие параметры. Провозглашая человека «высшей ценностью», становится уже невозможно уже уйти от вопроса о качестве этого человека. Падший человек — тоже человек. Он будет «высшей ценностью»? Модусы человечности вообще беспредельны.
Налицо чисто идеологический лозунг, не имеющий к реальной жизни никакого отношения. Как справедливо отмечает О.И. Генисаретский, «идеи всемирного гражданского общества, прав и свобод человека — это утопия, пафос которой — в агрессивном отрицании всего самобытного (в особенности — разных «образов человечности»). В концепции прав человека прямо отражены только те человеческие качества, которые характеризуют человека как автономного, свободного и правоспособного индивида, как частное лицо, представляющее только самого себя, поскольку ему изначально присущи его человеческая природа и выводимые из нее неотчуждаемые права. За этносами, культурами и религиями не признается собственной природы, отличной от индивидуально-человеческой, а следовательно, не признается ни их автономии, ни свободы, ни прав»30.
Следует отметить, что за редчайшим исключением подавляющее большинство российских авторов, пишущих о политическом либерализме, оставляют в стороне этот философско-антропологический аспект либеральной правовой идеологии31.
В настоящее время идеологема прав человека стала несущим элементом политической теории либерализма, метафизической системой и неким, по меткому замечанию В.И. Карпеца, «квази-религиозным культом»32.
Общепринятая концепция прав человека является регулятивной либеральной идеей, имеющей в своем основании специфически западное представление о человеке, государстве и естественном праве, распространяемое на иные культуры и цивилизации. Идеология прав человека в ее господствующей — либеральной — интерпретации не имеет ничего общего с христианским взглядом на человека и общество, на права личности, противореча ему в самых своих метафизических основаниях.
Современные российские исследования в области теории прав человека ведутся в большинстве своем в рамках не имеющей сколь-нибудь серьезного научного обоснования евроцентристской парадигмы, воспринятой многими отечественными специалистами в качестве истины в последней инстанции. В связи с этим неудивительно, что наиболее глубокие и свежие идеи в области понимания права и прав человека выдвигаются представителями философии, культурологи, социологии, не связанными западными либеральными догмами.
Похожие статьи
Бондарь Николай Семенович
Виноградов В. А.
Ларичев А. А.