Предыстория. Прошло всего лишь 150 лет, как психология обрела статус самостоятельной науки, подняв над собой стяг науки экспериментальной. Впрочем, даже отцы-основатели новой науки не слишком верили, что экспериментальный метод решит все проблемы. Г. Т. Фехнер считал, что разработанные им методы неприменимы к высшим функциям: памяти и мышлению. В. Вундт в конце жизни пишет 10-томную «Психологию народов», полагая, что о реальном содержании сознания с помощью экспериментальных исследований не узнать. А парадоксальный У. Джеймс прямо уверяет, что эксперимент не способен ответить на основные вопросы, но считает, тем не менее, нужным вначале пройти этот путь до конца. Самой главной загадкой для всех них оставалось сознание. Как оно зарождается в глубинах нашего разума? Ведь мы же не создаем сознание осознанно — значит, оно изначально возникает из чего-то неосознанного. Но каким образом? А как возможна свобода выбора? Ведь если выбор на чем-нибудь основывается, то он как раз и делается по этим основаниям и потому не является свободным. А если он ни на чем не основывается, то как его вообще можно сделать?

Впрочем, уже И. М. Сеченов пытался снять проблемы. Психика и сознание — это просто продукт работы мозга. Мозг — всего лишь машина, пусть и очень сложная. Поэтому не может быть специальной науки психологии — ее должны разрабатывать физиологи. А свободы выбора вообще не может существовать, наличие свободы — самообман. В XX в. подход Сеченова стараниями И. П. Павлова превратился в целое учение. Бихевиористы, очарованные и позитивизмом, и учением Павлова, довели эту позицию уже до полного абсурда. Бессмысленно говорить о том, что невозможно наблюдать и измерять, — вслед за позитивистами повторяли бихевиористы. Ведь можно сотню лет без всякого толка обсуждать, есть ли психические качества у муравьев, — восклицал Дж. Уотсон. — Зачем? Все равно не существует никакой эмпирической процедуры, позволяющей найти ответ на этот вопрос. Психика и сознание не поддаются наблюдению и измерению, а потому не являются предметом изучения науки.

Позитивизм боролся с плохо определенными понятиями, противостоял философскому словоблудию, впервые ясно провозглашал канон научности. В начале XX в. под его интеллектуальное обаяние попали лучшие ученые-естественники. Создание теории относительности и квантовой механики было отчасти триумфом и позитивистского подхода. Сам А. Эйнштейн признавал влияние на его творчество идей Э. Маха. Однако постепенно стало понятно, что позитивистские идеи, дав на время мощный творческий импульс, сковывают науку, тормозят реальный процесс развития научных теорий. Ведь теории — это всегда попытка проникнуть в непосредственно не наблюдаемую суть явлений, поиск их ненаблюдаемых причин. Если поверить позитивистам и сводить все к наблюдаемым явлениям, с насмешкой замечали оппоненты, то теорий вообще не может быть. Все позитивистские теории тогда должны выглядеть как совокупность зарегистрированных в протоколах наблюдений, наподобие телефонного справочника или расписания поездов. Но разве такие теории нам что-нибудь дают?

А тут еще проблема, которую порождали реальные исследования. Например, бихевиористы — преданные сторонники позитивизма — создали современную технику описания экспериментальных данных и разработали основные методы их статистической обработки. Честь им за это и хвала! Но ведь применяемые ими математические методы не основаны на наблюдаемых и измеряемых явлениях. А значит, их построения не соответствуют ими же принятым идеалам научности.

Венский кружок логических позитивистов, чтобы спасти применение математики в науке, попытался к эмпирическим утверждениям добавить еще аналитические истины, которые, якобы, логически необходимы. (Здесь отмечу лишь, что даже аксиомы в математике не являются логически необходимыми.) А вот предложения философии были объявлены бессмысленными, поскольку они не являются ни аналитическими истинами, ни эмпирическими утверждениями. Но будучи последовательными, логические позитивисты должны были бы признать, что сами их методологические построения бессмысленны, поскольку не являются ни эмпирическими, ни аналитически истинными. Желание построить безупречные логические основания науки привели позитивистов в тупик. К концу 1950-х годов в философии науки нарастает мощное противостояние позитивизму. Реальная история науки, как показывают К. Поппер, И. Лакатос, Т. Кун, совершенно не похожа на ту картину науки, которую рисуют позитивисты.

Независимо от этого в психологии также возникает протестное движение по отношению к бихевиоризму. Психологи-гуманисты утверждают важность для психотерапии понятий «свобода», «смысл», не имеющих ясных операциональных определений. Н. Хомский вступает в полемику с Б. Скиннером и подчеркивает, что природу языка нельзя объяснить ни с помощью рефлекторных реакций, ни отсылкой к коммуникативным задачам. Расцвет информационных технологий показал психологам, что возможно существование ненаблюдаемых когнитивных преобразований при решении различных задач. В психологию проникают слова, не переводимые на бихевиористский язык: когнитивные схемы, личностные конструкты, познавательные установки, когнитивный диссонанс и т. д.

Возникновение когнитивной психологии. Наконец в 1960 г. психологи Дж. Миллер и Дж. Брунер решают в Гарварде создать нечто в прямой оппозиции к бихевиоризму. Как назвать задуманное? Вначале хотели использовать термин «ментальный», но потом все-таки выбрали иное название — Центр когнитивных исследований. Дж. Миллер объяснял: «Выбирая термин “когнитивная”, мы сознательно противопоставляли себя бихевиоризму» (цит. по: [1, с. 486]). И даже заявил: когнитивная революция — это контрреволюция [2]. Никто в Центре не мог внятно объяснить, что, собственно, означает слово «когнитивная». Но Центр ведь и создавался не для чего-то конкретного, а против — против бихевиоризма. В книге У. Найссера «Когнитивная психология», давшей название всему психологическому направлению, бихевиоризм публично сбрасывался с пьедестала. Появляются разнообразные версии когнитивной психотерапии. С 1970 г. издается журнал «Cognitive psychology», с 1972 г. — «Cognition», с 1976 г. — «Cognitive Science», с 1977 г. — «Cognitive Therapy & Research» и т. д. Психологи, вдохновленные методологическими изысканиями Т. Куна, стали все громче объявлять, что кризис бихевиоральных наук перешел в революцию. В 1979 г. Р. Лачман, Дж. Лачман, Э. Баттерфилд подвели победный итог: «Когнитивная революция завершена. Воцарилась атмосфера нормальной науки» (см. [3, с. 336]).

Однако, по Куну, революция происходит благодаря беспрецедентным исследованиям, открывающим новый взгляд на мир, задающим новый способ видения явлений (парадигму). Что же это за новый взгляд? Вышедшая в 1960 г. книга Дж. Миллера, К. При- брама и Ю. Галантера «Планы и структура поведения» при всем своем блеске и влиянии (ее даже называли библией когнитивной психологии) никак не может считаться революционной. Да и, например, эксперименты Дж. Сперлинга, с которых, по выражению В. П. Зинченко и А. И. Назарова, «все началось» [4], впечатляют своей элегантностью, но отнюдь не поражают теоретической новизной.

Так, может, революции вообще не было? Отцы-основатели первыми почувствовали, что произошло нечто совсем иное, чем они рассчитывали. У. Найссер уже в 1976 г. забил тревогу. А несколько позже прямо признал, что выбранный путь не привел психологию к заметному прогрессу. И пояснил: большая часть с таким трудом добытых обобщений в области психологии памяти уже известна по собственному опыту детям, посещающим детский сад [5]. Так, будучи одним из пионеров когнитивного подхода, Найссер стал и одним из самых ярких его критиков. Дж. Брунер также разочаровался в когнитивистике и занялся, на его взгляд, более важным делом — нарративными исследованиями, критикуя когнитивизм за отсутствие интереса к проблеме значения.

Современные методологи психологии в итоге констатируют, что когнитивизм является частью наследия бихевиоризма [1]. Или пишут более мягко, как А. Ребер: «Хотя когнитивный подход часто резко противопоставляется бихевиористскому подходу, когнитивисты не обязательно являются антибихевиористами» [6, с. 355]. По его мнению, бихевиоризм как общая теория просто должен быть дополнен когнитивными процессами. Т. Лихи вообще уверяет, что когнитивная революция — это миф: «На деле теорию переработки информации правильнее считать позднейшей формой бихевиоризма» [3, с. 336]. Итак, даже противопоставление бихевиоризму — то единственное, что связывало первых когнитивистов воедино, — обратилось в прах.

К началу XXI в. когнитивизм сохраняет верность идеалам рационализма и отстаивает взгляд, согласно которому и психика, и сознание поддаются рациональному описанию. В современной психологии он наиболее ярко противостоит антисциентизму, феноменологии, постмодернизму и другим иррациональным течениям. Когнитивные исследования обнаружили ряд замечательных феноменов, требующих изменить представление о психической реальности. Однако в исходных положениях когнитивного движения никогда не было явно сформулировано, что же отличает когнитивизм от других психологических течений.

Б. М. Величковский пишет в 2006 г. так: «Хотя возникновение когнитивной науки — междисциплинарных исследований закономерностей приобретения, сохранения и использования знаний человеком — является феноменом последних нескольких десятилетий, сам этот подход, несомненно, связан с существенно более ранними представлениями о природе человека» [7, т. 1, с. 26]. Но кто из психологов не проявлял интереса к когнитивным процессам? В чем же специфика подхода? П. Саугстад поясняет принципиальное отличие новой когнитивной психологии от старой: раньше изучали перцепцию, внимание, память и мышление, но практически не затрагивали проблему формирования и использования знания [8, с. 507]. Как это понимать? Апперцепция и творческий синтез Вундта, неосознаваемая детерминирующая тенденция вюрцбуржцев, законы научения Торндайка, последействие фигуры и процесс переструктурирования у гештальтистов и пр., и пр. — разве все это и многое другое не имеет никакого отношения к формированию и использованию знаний? Р. Солсо определяет когнитивную науку как «научное изучение мыслящего разума» [9, с. 20]. Первое впечатление от такого определения — что далее должны будут рассматриваться философские труды Нового времени, а не исследования психологов. Н. Смит выделяет 4 главных конструкта когнитивизма: человеческий организм является информационным процессором, преобразующим внешний мир в символы; эти символы — после дальнейшей обработки — составляют репрезентации внешнего мира; обработка информации и репрезентации осуществляются нейронами; связи с внешней средой ограничиваются подлежащими обработке внешними сигналами [10, с. 87]. Но ведь с этими конструктами согласилось бы огромное количество ученых, начиная с И. М. Сеченова и Г. Гельмгольца (разве что не все они использовали бы слова «информационный процессор»). А если учесть, что, по мнению Смита, некоторые когнитивисты даже могут отвергать один или несколько из этих пунктов — кто тогда не является когнитивистом?

Что такое когнитивный подход? Бросающееся в глаза отличие когнитивной психологии от бихевиоризма — возвращение в экспериментальную психологию сознания [2]. Когнитивисты провели огромное число блестящих исследований и в итоге выяснили: всё, что обычно относится к компетенции сознания, вначале совершается неосознанно. Когнитивное бессознательное охватывает практически весь спектр явлений человеческой деятельности вплоть до таких, которые всегда было принято считать прерогативой сознания (область семантических преобразований, социального взаимодействия, моральных суждений, постановки целей и пр.). Даже самые сложные решения человек принимает до осознания этих решений. В результате проведенных исследований проблема сознания стала звучать лишь еще более драматично. Зачем нужно сознательно принимать решения, если вначале они принимаются неосознанно? Зачем нужно осознавать, если всё вначале решается без осознания? Почему, говоря словами Д. Чалмерса, некоторые процессы освещаются сознанием, а не идут в темноте?

Когнитивная литература насыщена дискуссиями о том, является ли сознание эпифеноменом. Западные психологи даже стали экспериментально изучать, существует ли свобода воли, вполне по-бихевиористски не понимая, что логические проблемы не решаются эмпирическим путем. В 1970-е годы Б. Либет, опираясь на данные электроэнцефалографии, утверждал: если испытуемый должен просто пошевелить пальцем, когда ему захочется, то электрическая активность мозга все равно опережает возникновение его желания на 300 мс (см. обзор в [11]). В конце 2000-х годов в работе берлинской группы Дж.-Д. Хайнеса [12], использовавшей уже магнитно-резонансную томографию, было показано, что мозговая активность на 10 с опережает принятие спонтанного решения нажать на правую или на левую кнопку. Все это спровоцировало широкую и, на мой взгляд, бесплодную дискуссию о наличии у человека свободной воли. Но если признать, что сознание — эпифеномен, то никакого отличия когнитивизма от бихевиоризма действительно не существует.

И все же отличие выявили оппоненты — нонкогнитивисты, которые вступили с когнитивизмом в борьбу. Они назвали когнитивистской ошибкой представление, что все проявления психики и сознания сводятся к знанию и познанию. Ведь очевидно, что воля, аффекты, потребности, духовные ценности и пр. не являются знаниями, не могут оцениваться по шкале «истина — ложь», не могут быть редуцированы к своим когнитивным составляющим, если таковые вообще имеются [13, с. 6]. Даже позиция когнитивной терапии вызвала протест: вместо того чтобы утверждать, что некоторые пациенты сами расстраивают себя своими мыслями, когнитивисты, мол, склоняются к неоправданному обобщению, согласно которому этим занимаются все пациенты до единого. А ведь трагические переживания, например, могут вызываться не только мыслями людей, но и реальными катастрофическими событиями (скажем, смертью близких людей). Оппоненты выявили, тем самым, революционный посыл когнитивизма, но, как и полагается оппонентам, выразили его в заведомо неприемлемой форме. Понятно, что нельзя все в психике человека объявлять знаниями. Катастрофические события сами по себе действительно могут являться причиной трагических переживаний. (Правда, вначале события еще необходимо каким-то образом воспринять.)

Попробую дать более приемлемую формулировку когнитивистской позиции: все психические и социальные явления должны объясняться причинами, обусловленными логикой познания. Такую позицию можно назвать позицией радикального когнитивизма. Психика и сознание при таком подходе представляют собой лишь необходимые инструменты познавательной деятельности. (Сходную формулировку дает философ В. А. Лекторский: когнитивная психология понимает познавательные процессы как лежащие в основе всех психических функций, в том числе эмоций, мотивации, воли [14, с. 7].) Впрочем, основатели когнитивизма никогда не формулировали столь радикальной позиции.

Когнитивный подход в его радикальной версии тогда означает, что цель, стоящая перед человеком, наделенным психикой и сознанием, — познание, а не выживание и даже не самореализация. Любопытно, что взгляд на познание как на самоцель отстаивают многие мистики Востока и Запада. Они говорят: духовной целью человека является познание Бога. Поскольку для них Бог есть Истина, т. е. подлинная реальность, то познание Бога тождественно познанию реальности. Бог для того создал мир, чтобы посмотреть на себя глазами человека. Аналогичную идею высказывают и многие вполне рационалистически мыслящие философы, только вместо Бога они, как, например, Б. Спиноза, говорят о природе, которая через человека познает себя. Практически ту же мысль уже в XXI в. выражает М. Велманс: «Мы участвуем в рефлексивном процессе, посредством которого Вселенная исследует самое себя» [15, р. 298].

Когнитивная психология в Санкт-Петербургском университете. В советское время когнитивную психологию поначалу просто отождествляли с психологией познания. Отчасти это было вызвано идеологическими соображениями: ведь если когнитивная психология — это буржуазная психология, то с ней надо бороться, а если просто психология познания, то на ее результаты можно было ссылаться без идеологических оговорок. Тем паче, что на словах бороться с бихевиоризмом отечественной психологии было не привыкать (при том что цитируемая почти во всех работах советских психологов критика В. И. Лениным позитивизма, то бишь «эмпириокритицизма», содержала в себе явные противоречия), а аморфность самоопределения когнитивистов, как мы видели, была достаточно высокой.

Интерес к проблемам познания в Петербургской школе был всегда необычайно высок. К концу 1960-х годов, когда когнитивная психология пришла в СССР, в Ленинградском университете уже были проведены уникальные исследования Б. Г. Ананьева и его учеников, посвященные сенсорному познанию, константности восприятия и пр. На кафедре общей психологии работал Л. М. Беккер, соединивший в целостную концепцию гештальтистские и кибернетические представления обо всех познавательных процессах (что, конечно, очень близко к когнитивистским конструкциям, ибо гештальтизм 54 во многом — предтеча когнитивного подхода, а кибернетическая терминология была в почете у первых когнитивистов). В начале 1970-х годов А. А. Крылов показывает в эксперименте включение неосознаваемых процессов в сознательную деятельность (как потом стало ясно, именно в это время данная проблема начинает активно разрабатываться в исследованиях западных когнитивных психологов). В. А. Ганзен предлагает когнитивные принципы классификации и системного описания любой психической реальности. И все же ленинградские психологи обычно не причисляли себя к когнитивистам и не обсуждали активно природу сознания.

Прямо к когнитивному направлению себя относила, пожалуй, только Т. П. Зинченко. Ее исследования в области восприятия и памяти до сих пор не потеряли своей ценности. Много времени она уделяла также исследованиям интерференции — микрокосму когнитивных процессов, как заявляли когнитивные психологи на Западе. Вместе с учениками и соратниками Т. П. Зинченко обнаружила целый ряд удивительных эффектов: интерференцию инструкций при решении интерференционных задач, падение величины интерференции при совмещении нескольких интерференционных заданий и т. д. Она — возможно, первая в Санкт-Петербурге — была членом Европейской Ассоциации когнитивной психологии и издавала монографии со словами «когнитивная психология» в названии [16; 17]. На II Международной конференции по когнитивной науке, проходившей в 2006 г. в Санкт-Петербурге, был организован симпозиум, посвященный ее памяти.

С середины 1990-х годов на кафедре общей психологии начинает развиваться радикальный когнитивистский подход к проблемам сознания, формируется большая группа придерживающихся этого подхода исследователей, защищаются докторские (А. Ю. Агафонов, В. М. Аллахвердов) и кандидатские (В. А. Гершкович, В. Ю. Карпинская, М. Б. Кувалдина, О. В. Науменко, Н. В. Морошкина, М. Г. Филиппова и др.) диссертации. Хотя далее речь пойдет именно об этом подходе, следует отметить и другие близкие направления исследований на нашей кафедре. М. В. Осорина — последовательница Л. М. Веккера — изучает вместе со своими учениками метакогнитивные процессы. Н. В. Гришина, с вызывающей уважение любовью к изысканиям К. Левина, развивает ситуационный подход, который, по сути, предполагает когнитивный анализ ситуаций.

Мощь когнитивного бессознательного. Поскольку в основе любой теории должны лежать идеализированные объекты, в качестве важнейшей идеализации мы предлагаем рассматривать человека как идеальную познающую систему, обладающую идеальным мозгом, на работу которого не наложено никаких физических или физиологических ограничений и который мгновенно осуществляет переработку информации любой сложности, выделяет в ней все закономерности и т. п. Разумеется, это неверно. Однако в идеализации всегда отбрасываются несущественные параметры. Введенная идеализация предполагает, что логика познавательной деятельности сама по себе накладывает ограничения на информационные преобразования в психике и сознании и что эти ограничения настолько мощнее физических или физиологических, что последними можно пренебречь. Поэтому же физиологические аргументы нельзя использовать для объяснения психических явлений. И феномен самоочевидности, и порождение значений, и социальное взаимодействие, и эмоциональные переживания, и безумие — всё это, в соответствии с введённым постулатом, определено логикой познания. Однако в большинстве психологических концепций сознание возникает как следствие каких-то плохо сформулированных нейрофизиологических ограничений. Введенная идеализация предполагает: все ограничения психики и сознания не должны объясняться ограничениями, наложенными на нервную систему человека, а должны объясняться логикой познавательной деятельности.

В исследованиях нашей группы были продемонстрированы уникальные возможности неосознаваемого: человек способен неосознанно различать сигналы в зоне сенсорного неразличения; считывать, не осознавая этого, текст, зашифрованный в автостереограммах; способен проводить семантическую обработку сигналов, предъявленных с такой скоростью, что человек даже не подозревает, что ему вообще было что-либо предъявлено; помнить информацию, о которой он если что и знает, так лишь то, что он ее забыл; способен опознавать второе значение двойственного изображения, которое ему никак не удается увидеть; способен почти мгновенно перемножать трехзначные числа или переводить даты в дни недели, искренне уверяя, что совершенно не умеет этого делать; может сразу понять предъявленные ему анаграммы, не только не осознавая этого, но даже не замечая, что перед ним анаграммы; неосознанно регистрирует собственные сенсорные, перцептивные, мнемические, грамматические, вычислительные ошибки, даже не догадываясь на сознательном уровне, что он сделал ошибку; и т. д. В западных работах подобные результаты приводят к обсуждению того, насколько мощно когнитивное бессознательное (см. [18]). С точки зрения введенной нами идеализации, однако, обсуждать вообще нечего, поскольку заранее принимается, что никаких ограничений мощности идеальной познающей системы не существует.

Специфика наших исследований заключалась в том, что мы изучали влияние ранее неосознанного на последующую деятельность. В частности, был обнаружен феномен повторения неосознанных ошибок, в том числе повторения ошибок пропуска. Это поразительный результат: испытуемый, который чего-либо не увидел, не запомнил, не понял, в следующий раз в той же самой ситуации имеет тенденцию снова этого же не видеть и не помнить (а чтобы снова не увидеть или не запомнить именно данный сигнал в ряду похожих, этот сигнал должен прежде быть опознан и запомнен). Однако при смене ситуации, когда ранее неосознанное не предъявляется, оно имеет тенденцию всплывать в сознании в виде ошибок.

Мы активно изучали процесс научения и пришли к выводу: научается не организм, прокладывая загадочные связи и оставляя неведомые следы, как полагают бихевиористы, а сознание. Это кажется разумным. Организм не может научиться делать то, чего он делать не может. А вот сознание учится управлять организмом так, чтобы тот смог сделать то, чего ранее никогда не делал. Мы получили экспериментальные подтверждения этого. Уже в начале процесса научения человек повторяет свои ошибки с точностью, превосходящей ту точность решения задач, которую он демонстрирует в конце процесса научения. Но это и значит, что неосознанно человек уже умеет делать то, что ему не удается сделать осознанно без долгого процесса тренировок.

Стоит, однако, признать, что используемый последние 40 лет термин «когнитивное бессознательное» плохо определен и не вписан в общую теорию. Как, впрочем, и более употребительные в нашей стране термины «психика» и «сознание». Поясню возникающие проблемы примером: рецепторами принимается некий вначале не осознаваемый человеком сигнал, далее он поступает в кору и там обрабатывается. Какими механизмами осуществляется прием и обработка такого сигнала: физиологическими? бессознательными? психическими? А может, неосознаваемыми механизмами сознания, которые подготавливают сигнал к осознанию? На эти вопросы нельзя дать ответ вне каких-либо теоретических построений. Нужна какая-то логика познавательной деятельности, где нашлось бы место психике и сознанию.

Логика познавательной деятельности. Знания как результат познания могут зависеть и от познаваемой реальности, и от познающей системы. Оценивая эффективность познания, необходимо специально проверять, что полученные знания имеют отношение к тому, что познается, а не определены особенностями работы самой познающей системы. Познавательная деятельность — это не прием, хранение и переработка информации, автоматически осуществляемые физиологическими механизмами, а проверочная деятельность. Не случайно утверждается, что именно проверяемость является необходимым атрибутом научного знания. Философия науки подчеркивает, что абсолютной независимости знания от познающего не достичь, но все-таки эту зависимость можно минимизировать. Выделяют три способа проверки знаний: проверка всей совокупности знаний на внутреннюю согласованность (непротиворечивость); независимая проверка знаний, сопоставляющая результаты познания, полученные принципиально разными, независимыми друг от друга способами; проверка на интерсубъективность, когда знание, полученное одним человеком, сообщается другим людям, предоставляя им возможность проверить это знание в своей деятельности.

Наука — высшая форма познания, поэтому можно предполагать, что человек как идеальная познающая система должен использовать такие же принципы проверки. Обязательно должны существовать принципиально разные, не связанные между собой пути познания реальности. Каждый такой путь должен опираться на свою специфическую информацию, свой способ генерации гипотез, свою собственную проверку этих гипотез и т. д. Тогда даже частичное совпадение моделей, скорее всего, будет определено самой реальностью, свидетельствуя об относительной правильности познания. В то же время вероятность совпадения этих моделей, если они полностью ошибочны, весьма невысока. Человек как идеальная познающая система также необходимым образом должен создать социальный (интерсубъективный) контур проверки своих знаний (поэтому возникновение социального — необходимое следствие когнитивной деятельности). И вся совокупность знаний должна постоянно проверяться на внутреннюю согласованность.

Когнитивная природа психики и сознания. Итак, первый путь проверки — строить модели мира принципиально разными, независимыми друг от друга способами. Значит, у человека как идеальной познающей системы должны существовать принципиально разные, не связанные между собой пути познания реальности. Сказанное задает структурообразующий принцип для построения схемы познавательной деятельности. Должно существовать множество параллельных схем познания. Однако результаты работы этих схем не могут быть сопоставлены непосредственно: они выполнены на разных языках. Как, например, сличать сенсорные и моторные образы? Появляются уровни познания, пытающиеся создать правила перевода с одного языка (например, сенсорного) на другой (например, моторный). Но сами эти правила тоже нужно независимо проверять.

О результатах сличения необходимо как-то сообщать нижележащим уровням — и такое сообщение может быть только качественным, иначе потеряется независимость работы нижележащих познавательных контуров. На наш взгляд, эту функцию выполняют эмоциональные сигналы, которые, тем самым, выступают в качестве критериев эффективности работы познающей системы. Идеальная познающая система — это самоорганизующаяся система, которая автоматически настраивается на заданные критерии эффективности. Так создается дополнительный контур независимой проверки. Его можно назвать психикой. Этот контур не получает непосредственно никакой информации от внешнего мира и питается лишь эмоциональными сигналами. Отмечу, что сам сигнал не является специфичным для конкретной задачи, он в принципе просто сообщает о соответствии/несоответствии неких неосознанных результатов. Получив такой сигнал, психика не всегда знает, о каком именно соответствии идет речь. Как показано в наших исследованиях, нахождение решения одной задачи (т. е. появление сигнала «задача решена») может ускорять решение другой задачи, никак не связанной с первой.

Не получая непосредственной информации от внешнего мира и питаясь лишь эмоциональными сигналами (что и вызывает чувство субъективного переживания), психика при этом обладает возможностью воздействовать на любые структуры организма (как на познавательные, так и жизнеобеспечивающие — ведь жизнь является необходимым условием познания). Психика не отражает, а конструирует мир, причем конструирует по некоторым законам, которые можно выявлять. Но психика не оторвана от мира, она проверяет свои конструкции. Воздействуя на различные познавательные структуры, она пытается получить подтверждающие эмоциональные сигналы. При этом психика очень консервативна и защищает свои гипотезы от опровержения.

Поэтому, чтобы все-таки не утратить контакт с реальностью, психические построения в свою очередь нужно независимо проверять. Так возникает второй путь независимой проверки, описываемый методологией науки, — интерсубъективная проверка: последовательно появляется социальный контур проверки, затем языковой и т. д. Так психика (при желании можно назвать ее когнитивным бессознательным) постепенно научается более-менее адекватно описывать мир и управлять организмом. Но и этого недостаточно.

На высшем (сознательном) уровне познания все созданные познающей системой конструкты проходят проверку на согласованность. Поскольку субъективные переживания входят в полное описание мира, это описание должно включать в себя как само осознаваемое, так и представления на сенсорном, сенсомоторном, вербальном языках, согласованные с осознаваемым. Этот высший уровень познания активизируется при обнаружении противоречий и способен корректировать любые представления. То, что человек осознает, становится реальностью, управляющей его поведением. Сознание не является рабом собственного мозга, а управляет им.

Как известно, сознание течет непрерывным потоком, никогда не останавливаясь. Из этой классической метафоры У. Джеймса следует проверяемый вывод (хотя обычно никто его не делает): неизменная стимуляция должна либо переставать осознаваться, либо начать трансформироваться. Не счесть эмпирических доказательств справедливости этого утверждения. Но этот вывод легко объяснить в рамках предложенной конструкции: однажды уже установленное соответствие осознанных идей с данной стимуляцией перестает давать сигнал о соответствии, а потому перестает осознаваться.

Можно сформулировать и экспериментально проверить серию законов, описывающих работу сознания. Сознание ведет себя так, как будто пытается угадать правила, по которым «играет» природа, а затем организует деятельность по проверке своих догадок и зачастую — по подгонке реальности к этим догадкам. Угадывая, сознание как бы исходит из того, что природа действует по заранее заданным правилам, т. е. что в мире все регулярно и взаимосвязано, все наполнено смыслами. Сознание строит идеализированные объекты — а такие объекты никогда не могут быть построены в результате эмпирического наблюдения; оно способно отождествлять нетождественное и различать неразличимое. Поскольку сознание работает с идеальными конструктами, оно, разумеется, менее полно и точно описывает то, что известно на других уровнях познания. Но именно поэтому сознание, как хороший теоретик, способно узнать о мире то, что находится за пределами непосредственной наблюдаемости.

Литература

1. Шульц Д., Шульц С. История современной психологии. СПб.: Евразия, 1998.


2. Миллер Дж. Когнитивная революция с исторической точки зрения // Вопросы психологии. № 6. С. 104-109.


3. Лихи Т. История современной психологии. СПб.: Питер, 2003.


4. Зинченко В. TL, Назаров А. И. Когнитивная психология в контексте психологии: [вступ. ст.] // Солсо Р. Когнитивная психология. М.: Тривола, 1996.


5. Когнитивная психология памяти / под ред. У. Найссера, А. Хаймен. СПб.: Прайм-Еврознак; М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2005.


6. Ребер А. Толковый психологический словарь: в 2 т. М.: Вече, 2000.


7. Величковский Б. М. Когнитивная наука. Основы психологии познания: в 2 т. М.: Смысл, 2006.


8. Саугстад П. История психологии. От истоков до наших дней. Самара: Бахрах-М, 2008.


9. Солсо Р. Когнитивная психология. СПб.: Питер, 2006.


10. Смит Н. Современные системы психологии. СПб.: Прайм-Еврознак, 2003.


11. Libet В., Freeman A., Sutherland J. К. В. (eds.). The volitional brain: Towards a neuroscience of free will. Exeter: Imprint Academic, 1999.


12. Soon C. S., Brass M., Heinze H J., Haynes J. D. Unconscious determinants of free decisions in the human brain // Nature Neuroscience. Vol. 11, No. 5. P. 543-545.


13. Максимов Л. В. Когнитивизм как парадигма гуманитарно-философской мысли. М.: РОССПЭН, 2003.


14. Лекторский В. А. Философия и исследования когнитивных процессов // Когнитивный подход: философия, когнитивная наука, когнитивные дисциплины. М.: Канон+, 2008.


15. Velmans М. Understanding Consciousness. 2nd ed. New York, 2009.


16. Зинченко T П. Когнитивная и прикладная психология. М.: МОДЭК, 2000.


17. Зинченко Т. П. Память в экспериментальной и когнитивной психологии. СПб.: Питер, 2001.


18. Аллахвердов В. М., Воскресенская Е. Ю., Науменко О. В. Сознание и когнитивное бессознательное // Вести. С.-Петерб. ун-та. Сер. 12. 2008. Вып. 2. С. 10-19.