Во второе столетие своей истории Академия наук перешла, пережив. только что огромный кризис большого упадка и замирания. В течение-8 лет (1810-1818) она была без президента и вице-президента, к 1818 г.-в ней было всего 17 академиков (два из которых только что - в 1817 г.- в нее вошли), среди которых (9 из них были русскими уроженцами) не было ни одного ученого с европейским именем. Наиболее известен был математик Фусс, больной и старый, уже не работавший научно. Знали, может быть, еще астронома Шуберта и экономиста Шторха. Почтенные и крупные для нас теперь имена Вишневского, Германа, Петрова за пределами России тогда не имели значения. Молодой Френ только что начинал научную деятельность и был никому - за узким кругом [ближайших] специалистов - не известен. В общем в эпоху блестящего расцвета естественноисторических и физико-математических наук, нового расцвета гуманизма и философии, который переживался в это время в Европе, Петербургская Академия наук давно потеряла ту славу и то значение, какие она имела около середины XVIII столетия. Ее издание к этому времени тоже потеряли былое влияние и едва ли имели интерес; они, несомненно, не были живым органом, дававшим понятие о движении научной мысли и научной работы в России, стояли в стороне от мирового научного творчества. В них видное место занимали посмертные мемуары Л. Эйлера, написанные десятки лет раньше и, очевидно, уже давно не отвечавшие тому состоянию математических интересов, какой бил ключом в это время в Европе под влиянием великих математиков послеэйлерова времени. Академия наук была на границе полного научного замирания.

 К этому присоединялось и тяжелое материальное состояние Академии наук. В связи с наполеоновскими войнами наша страна переживала тяжелый финансовый и экономический кризис. Штаты 1803 г. к 1818 г. совершенно не отвечали потребностям жизни; рубль чрезвычайно понизился в своей цене; на старое содержание академиков нельзя было найти нужных, людей, а на отпускавшиеся средства нельзя было вести сколько- нибудь правильно дело научной работы и даже поддерживать элементарные потребности академической организации. 

Здания были полуразрушены, недостроены. Характерно для ее состояния, например, что главное здание, место собрания ее членов, в котором Академия наук помещалась со времен Екатерины II, десятки лет оставалось внутри недостроенным, на две трети необитаемым - главный Конференц-зал стоял без пола '. Другие ее здания, еще более древние, были еще более заброшены. Это тяжелое состояние Академии быстро изменилось благодаря назначению нового ее президента-С. С. Уварова (1818-1855), тогда еще молодого человека, полного энергии и благих желаний. Несомненно, после Л. Блюмептроста, первого президента Академии (1725-1733), впервые во главе Академии наук стал человек - сам ученый, искренне преданный ее развитию, сознававший и понимавший ее значение. После Блюментроста, к сожалению отвлеченного в последние годы своего короткого управления Академией другими занятиями, в течение 85 лет, прошедших после его смерти до Уварова, может быть отмечена деятельность только двух президентов, иностранцев по рождению и воспитанию-барона Корфа (1734-1740) [1] и барона А. Л. Николаи (1798- 1803) 2 [2]. Оба они были образованными людьми, придворными, которых прельщал интерес науки и литературы.

Николаи был плодовитым, не без таланта, немецким поэтом. Корф оставил свой след в заботах об изучении русского языка и литературы, о чем уже упоминалось раньше *. Николаи, заставший Академию в полном упадке, в короткое свое управление несколько улучшил материальное ее положение и принял деятельное участие в выработке нового Регламента Академии, стремясь к расширению ее автономии... Однако стал законом не проект, выработанный Николаи, а другой, в составлении которого принимал деятельное участие академик Фусс3. Этот устав вошел в жизнь, когда во главе Академии наук, ее президентом стал Н. Н. Новосильцев, ей чуждый, занятый другими делами, вскоре ее оставивший. В течение 69 лет из 100 в Академии наук или не было президента (8 лет), или были президенты. ей далекие и чуждые или деятельность коих отнюдь не могла быть оцениваема ни с какой точки зрения положительным образом. Некоторым коррективом к такому положению дел было одно время назначение особых директоров Академии, которые при живом президенте (гр. К. Г. Разумовском) исполняли независимо от него его функции (1766-1798), по и среди них только кн. Е. Р. Дашкова (1783-1794) была на высоте положения и оставила заметный след в истории Академии [3]. 

Несомненно, такое тяжелое и неправильное состояние организации центрального органа управления Академией наук сильно отражалось па ее росте, па ее положении в общественной и правительственной среде, в значительной мере обусловливало то состояние упадка, какое так тяжело переживала Академия наук уже в 1780-х годах и до назначения Уварова, т, е. не менее как в течение 30 лет. 

Только с назначением президентом Сергея Семеновича Уварова4 Академия наук окончательно вошла в рамки государственных учреждений России и получила в чих то высокое положение <первенствующего ученого сословия>, которое являлось для нее идеалом и необходимостью и за которое она так или иначе пыталась вести борьбу. Любопытна с этой точки зрения, например, борьба академических представителей в екатерининской Законодательной Комиссии [4]. В общей схеме новых учреждений России Академия наук получила высокое место, занимаемое ею по уставу 1803 г., но настоящим образом оно было закреплено только во время президентства С. С. Уварова. Счастливым случаем было в истории Академии, что Уваров, поднявшийся до положения сановника в царствование императора Николая Павловича, неизменно оставался в ней до нового царствования - до эпохи великих реформ. Долгое время Уваров сохранял доверие и расположение имп. Николая, вплоть до 1849 г. Человек широко образованный, Уваров, как известно, явился идеологом самодержавия; он был не только автором известной формулировки <самодержавие, православие и народность> как идейного лозунга правительства императора Николая Павловича,- идея независимой от хартий и конституционных ограничений монархии глубоко проникала все его мировоззрение и связывалась с его идеями о ходе исторических явлений. 

Великие личности, стоящие выше толпы и с ней не считающиеся, ею обожаемые, являлись для пего настоящими вождями человечества, лучшими выразителями его идеалов и стремлений. Гёте был для него самодержавным монархом в культурном человечестве 5. Положение во главе Академии человека, долгие годы бывшего идейным выразителем основ политической деятельности правительства Николая I и в то же время горячо преданного пауке и литературе, несомненно, в значительной мере способствовало упрочению высокого положения Академии паук в ту эпоху жизни русского общества, когда паука и литература находились под подозрением. В истории Академии паук при Уварове мы имеем проявление того же покровительства пауке - вопреки тенденциям правительства - лично со стороны императора, какое для литературы выразилось в истории Пушкина. 

С. С. Уваров был назначен президентом Академии наук, [будучи] молодым человеком, отнюдь не стоявшим тогда высоко среди высшего петербургского общества. Его значение определялось женитьбой на графине Разумовской. Он был в это время попечителем [Петербургского! учебного округа, и, хотя звание попечителя было в то время гораздо более высоким в бюрократической среде, чем в наше время, все же сановником Уваров тогда еще не был. Уже будучи президентом Академии, после оставления им должности попечителя, он был одно время директором департамента в Министерстве финансов при Канкрине, стоял во главе Государственного банка. Такое назначение президентом Академии не сановника было связано с падением ее [значения], вес президента Академии был в то время невелик во влиятельных кругах. Лишь позже, когда Уваров достиг высокого бюрократического положения, сделавшись министром народного просвещения и членом Государственного совета, вновь восстановилась нарушенная назначением его и барона Николаи (чтеца императрицы Марии Федоровны и певидного придворного) традиция назначения в президенты Академии наук лиц, занимающих высшее положение в придворной или государственной иерархии России. Эта традиция была закреплена регламентами 1803 и 1836 гг.

Сергей Семенович Уваров получил хорошее домашнее образование и во время своего пребывания за границей завязал широкие связи в ученом и образованном светском обществе того времени. С одной стороны, Уваров вошел во французское общество, еще жившее традициями дореволюционной светской французской образованности. Сохранились его воспоминания о принце де Липе, в кружок которого он вошел, его переписка и сношение с образованными представителями французской реакции - де Барантом, Ж. де Местр;)м и другими. С другой стороны, Уваров был охвачен очарованием Гёте и близко сошелся с учеными кругами филологов-классиков и ориенталистов Франции и германских государств. Эти связи Уварова сыграли видную роль и при его реорга-яизаторской деятельности в Академии наук.

Сам С. С. Уваров был человеком широкого и разностороннего образования, ученый-классик, человек с большой инициативой и большими знаниями. Член кружка <Арзамас> [5], он был близок с образованными кругами любителей русской литературы-кружком Оленина [6], с Карамзиным, Батюшковым, Гнедичем. Эти интересы его молодости сохранились у пего на всю жизнь, и позже, уже в старости, он набросал свои воспоминания об этих литературных кругах, в которых старался поставить их в исторические рамки, ярко окрасил взглядом участника, понявшего перед концом жизни исторический смысл пережитого.

В тесной связи с этими литературными вкусами стоят его научные работы по истории Эллады. Они были самостоятельными исследованиями; правда, они не вносили ничего существенно нового, но шли в уровень с тем новым течением и подъемом в научном изучении эллинизма, который как раз в это время переживался человечеством, нашел себе центры в германских университетах и так могущественно - и в общем плодотворно - отразился в науке и жизни образованного европейского общества первой четверти XIX столетия. В истории эллинистических научных интересов в России Уваров, несомненно, сыграл видную роль. Он являлся горячим поклонником классического образования - того повогумапистического течения, которое реформировало и оживило в это время германскую высшую и среднюю школу и по отношению к которому русский гимназический классицизм конца XIX столетия является печальным и искаженным отголоском.

Наряду с этим значением Уварова должна быть отмечена и его круп-пая роль в организации в русском обществе научной работы по востоковедению. Еще молодым человеком, в 1810 г., Уваров в специальной брошюре на французском языке поднял вопрос об основании в России <Восточной Академии>, причем указывал па значение этого вопроса для России. Уваров здесь, несомненно, являлся выразителем мнений не только своих, но, по-видимому, целого кружка лиц, группировавшихся в Петербурге; в этой работе участвовал и академик Клапрот [7], сыгравший позже столь печальную роль в жизни нашей Академии, и гебраист Феслер, преподаватель Петербургской духовной академии, вскоре после того изгнанный из России. Эта брошюра Уварова, интересная еще и тем, что она отразила на себе работу английских и французских ученых и вводила ее в историческое миросозерцание, была позже не раз переиздана, переведена Уваровым на немецкий и русский языки и доставила ему громкую известность в Европе 8. Ему суждено было и реально способствовать этому делу, как созданием восточных кафедр в Петербургском университете, так и созданием нового разряда в нашей Академии наук.

Его деятельность в Академии была особенно энергична до назначения его в 1833 г. министром народного просвещения, по он до самой своей отставки от министерских обязанностей и болезни в 1849 г. принимал близкое участие в организации и жизни Академии. Состояния, в котором он нашел Академию в 1818 г. и в каком она была в 1849 г., были несравнимы, и в этом огромном росте Академии роль Уварова была первостепенной. Отнюдь не преувеличением и не искажением истины в официальных юбилейных речах и некрологах были те указания, какие делались в заседаниях Академии наук в 1843 г., в 25-летие его президентства, и в 1855 г., в поминании его после смерти9. Президентство Уварова действительно составило эпоху в истории Академии, хотя, конечно, далеко не все его начинания и решения выдержали пробу временем; наряду с хорошим он делал и ошибки [8]. К концу жизни, после 1838 г., нередко министр народного просвещения в нем, как увидим, побеждал президента Академии.

Первыми же мерами в ближайшие годы С. С. Уварову удалось улучшить материальное и финансовое положение Академии наук - внести некоторый порядок в распоряжение ее средствами и достроить десятки лет недостроенные здания, увеличить бюджет. В конце концов это выразилось в новом государственном бюджете Академии, ее штатах 1836 г., которые сразу поставили всю работу Академии на прочную базу. В общем устав 1836 г. остался неизменным в Академии до сих пор, а штаты получили полное изменение только в 1912 г. [9].

Но конечно, улучшение штатов, увеличение средств Академии и усиление ее персонала могли получить значение только при условии правильного использования нового, создававшегося орудия научной работы. В этом отношении новые течения сказались очень быстро в жизни Академии, за несколько лет до [введения] устава 1836 г. Ко времени этого устава в состав членов Академии вошло несколько крупных ученых, некоторые из которых имели уже мировое имя при избрании в ее члены. Это были X. И. Пандер (1820), Е. И. Паррот (1826), Э. X. Ленц (1828), В. Я. Бупяковский (1828), К. М. фон Бэр (1828), А. Я. Купфер (1828), Г. И. Гесс (1828), М. В. Остроградский (1828), Я. И. Шмидт (1829), А. М. Шёгрен (1829), Ф. Ф. Брандт (1830), В. Я. Струве (1832). Академия наук сразу в этот промежуток времени заняла первенствующее место среди ученых [учреждений] цивилизованного мира. Если в 1818 г. она была совершенно забытым и неизвестным учреждением, про которое правильно говорил один из историков Академии, что <в последние десять лет (до 1818 г.) она держалась одной недвижностью внутреннего и внешнего своего устройства> '╥, то в 1836 г. она стояла в первых рядах человечества, в ее составе видными ее деятелями были первоклассные ученые, ее работа была энергична, а достигаемые ею результаты - огромны. В 1818 г. она вступила на путь научного развития, с тех пор не прерывавшегося и не ослабевавшего. Это было, несомненно, достигнуто прежде всего тем, что в ее состав - подобно тому как это делалось и раньше - были привлечены [видные ученые] - иностранцы, главным образом немцы и швейцарцы; из числа названных выше двенадцати ученых такими были Паррот, Гесс, Шмидт, Брандт и Струве. Это приглашение было отчасти связано с теми отголосками интернационального или, вернее, вненационального представления о научном обществе, которое было исключительно живо в это время, полное впечатлений и отражений эпохи Великой революции и наполеоновских войн. В сущности, такое представление уходило своими корнями далеко вглубь, в средние века, в эпоху, когда создавались академии и когда окончательно вырастала в конгломерате меняющихся государств и общин независимая от церкви среда ученых. Эти независимые от государственных рамок общения ученых, их переход в такие страны, которые - вне зависимости от их племени или их государственного подданства - давали им возможность вести научную работу, являлись обычными и в то время, когда были созданы государства нового времени и когда они стали все более и более ярко преобразовываться в национальные государства. Больше того, в это время создалась идеология такого внегосударственного общества ученых. Она была в блестящей форме выражена на одном из торжественных годовых собраний пашей Академии, в 1856 г., непременным секретарем Академии А. Ф. Миддендорфом, в эпоху, когда под влиянием общественного подъема и роста русского общества, его значения в жизни страны, стал резко чувствоваться разлад между русским обществом и интернациональным составом Академии наук". Миддендорф полагал задачей государственного управления создание академий наук из величайших ученых всего человечества, не ограничивая их состав теми кандидатами, которые, могли быть даны данным государством. Он считал, что этим путем может быть создано тем более сильное орудие научного творчества и связанной с ним максимальной пользы для данной страны, чем удачнее будет в этом смысле деятельность правительства, чем крупнее люди, которых ому удастся привлечь в состав данной академии из своей и других стран.

Мысль эта, несомненно, имеет много за себя и заключает зерно истины, но она связана с такими условиями, которые отсутствуют в обстоятельствах государственной жизни XIX в. Именно XIX век как раз и выдвинул в государственной жизни народный, национальный элемент и вызвал необходимость для правильного функционирования научной работы ее теснейшей связи со всей жизнью, с народом и обществом, в котором идет эта работа. То, что хотелось видеть в жизни Миддепдорфу и под влиянием чего в николаевское время так высоко сразу была поставлена Академия наук, нигде в окружающей научной среде не выдержало пробы временем. Уже в то время, когда об этом идеале говорил Миддендорф, была ясна его безнадежность. Еще в начале XIX в. можно было думать, что победят старые традиции. Итальянец Лагранж, один из величайших мировых математиков, был долгое время виднейшим академиком, славой Прусской академии в Берлине, где он заменил Эйлера, ушедшего в Петербург, но позже переехал в Париж, стал там членом Академии наук и сенатором и умер французом (1813). А. Гумбольдт, пруссак по рождению и подданству, был академиком в Париже и с большим для себя огорчением вынужден был перейти в Берлинскую академию в 1827 г., когда уже ясно обнаружилась победа нового течения - перехода международных по составу академий наук в академии национальные. В первой половине XIX в. мы видим очень ярко все растущую тенденцию этого рода, и сейчас все академии стали учреждениями национальными. Для поддержания вненационального единства науки, необходимого для развития науки и самих академий не в меньшей мере, чем сохранение национального их состава, пришлось искать других путей, п они были найдены в Международном союзе академий, идея которого любопытным образом была высказываема в собрании нашей Академии в том же 1856 г. тем же Миддендорфом [10].

Академия наук в Петербурге дольше других сохраняла свой интернациональный характер. Помимо того колоссального успеха, какой имело такое ее пополнение в 1820-х годах новыми учеными, вновь возродившими ее прежнее значение в мировой научной жизни, были в жизни нашей страны и другие обстоятельства, которые поддерживали ту же тенденцию и делали переход ее в чисто национальное учреждение более медленным и длительным.

С одной стороны, этому способствовало отсутствие в это время - в 1818 г. и в ближайшие годы - крупных русских ученых, которые могли бы быть поставлены наравне с приглашенными иностранцами. Оставляя в стороне области русской истории и аналогичные дисциплины и обращаясь к наукам филологическим, математическим или естествен-поисторическим, мы найдем немного лиц, которые в промежуток 1818- 1836 гг. могли бы по праву быть выбраны в состав Академии наук, но не были выбраны и вместо которых были выбраны иностранцы. Несомненно, такие могли быть найдены - некоторые из них в то же время были и членами-корреспондентами Академии, [например Соболевский, Нордепшельд, Стевен, Спасский и др.], но они не имели той связи с ученым миром Запада, которая имела в это время огромное значение для поднятия силы Академии наук. Были и такие, значение которых тогда было совершенно неясно для современников, как, например, Лобачевский, оставшийся вне связи с Академией,- как раз тот ученый, имя которого наиболее ярко блистает с ходом времени среди всех имен русских ученых первой половины XIX столетия.

Но были и другие стороны жизни, ведшие в николаевские время к интернациональному характеру Академии наук. Это было время огромного влияния в правительственных кругах немецких групп русского общества; можно сказать, что они в это время держали в значительной мере в своих руках правительственную власть. Как раз в это же время университет в Дерпте получил широкое развитие и находился в теснейшей связи с немецкими университетами германских государств; он связывал все немецкое общество в единое культурное целое и давал почву для создания в нем научной деятельности и научных специалистов. В общем это немецкое общество было сплоченным, и сплоченность эта чрезвычайно усиливалась университетской жизнью. Значение этого общества в значительной мере поддерживалось в правительственных кругах тем, что при сохранении за ним местных привилегий в Остзейском крае оно стояло совершенно в стороне от русской общественной жизни и было вполне благонадежно в политическом смысле, так как ему были совсем чужды все те общественные настроения и чаяния, борьба с которыми после 1825 г. выступила на первый план во внутренней жизни России. Именно этим [было вызвано] и то, что в высшей иерархии России, среди ее главных деятелей, нередко бывали и играли видную роль иностранцы, чуждые русской жизни и не всегда в нее входившие. Такими бывали в николаевское время даже министры, не говоря уже о [деятелях] более мелких частей [государственного] управления. Все время в правительственную машину проникали с Запада главным образом немецкие деятели, принимавшие русское подданство, политически благонадежные, исполнительные, нередко знающие специалисты, иногда совсем чуждые традициям русской жизни. Достаточно вспомнить таких министров-иностранцев, крупных деятелей в русском правительстве, какими были Канкрип или Ыессельроде.

Несомненно, этот процесс происходил и в научной области. Правительство Николая I нередко предпочитало обращаться к специалистам-иностранцам, минуя своих, русских. Таковы, например, знаменитые экспедиции А. Гумбольдта, Г. Розе и X. Г. Эренберга или Мурчисона и маркиза де Верпейля. Понятно поэтому, что Академия наук, обладавшая правом самопополнепия и состоявшая к 1826 г., к началу царствования императора Николая Павловича, в подавляющем большинстве из иностранцев или русских подданных - немцев по рождению12, искавшая опоры в правительственной среде и стремившаяся к возможной свободе научной работы, боявшаяся каких бы то пи было столкновений с властью, могла вести правильно и широко научную работу только путем возможного воздержания от участия в русской общественной жизни, сохранения прежнего интернационального характера и преобладания немецкого элемента в своем составе.

Благодаря всем этим историческим условиям переход Академии в чисто национальное по составу учреждение совершался очень медленно; последний академик - иностранец по месту рождения был выбран "в 1884 г., и то это был давно уже русский подданный.

Мы видим, что, несмотря на происшедшее в 1841 г. присоединение Российской Академии в виде II Отделения, состав Академии паук вплоть до 1889 г. сохранял в общем прежний облик: в Академии наук русские не были представлены даже пропорционально количественному составу населения России. Состав Академии начал сильно меняться только после 1889 г., в тот период, который сейчас подлежит нашему изучению * и в который она, подобно другим академиям, приобрела и по своему составу национальный характер. Это изменение, как мы увидим, совершалось в ней без очень резких переворотов, почти исключительно постепенным [избранием] русских ученых. Поворот уже обозначился к 1889 г., но этот год был до известной степени годом критическим: было неясно, куда пойдет ход изменений. Мы увидим, что этот поворот был следствием сильного изменения, происходившего в составе нашего общества и в росте мировой силы русской культуры [II].

Тому же самому содействовали и причины внутреннего характера,. и на первом месте [было] то? что, несмотря на происходившую в среде Академии глухую национальную борьбу, ее научная работа все время после 1818 г. росла и увеличивалась, а вместе с тем увеличивалось и ее значение в мировой культурной жизни и еще больше - в культурной. жизни нашей страны. Благодаря этому неизбежно усиливалось противоречие между национальным укладом русского общества, совершавшего в это время огромную работу, переходившего в созданиях своей культуры в первые ряды мировых культурных наций, и жизнью находившейся в его среде, по чуждой ему по составу Академии наук. Чем более росла Академия, тем более она сталкивалась с русской жизнью, тем большим диссонансом звучал ее во многом интернациональный, до известной степени немецкий, уклад, тем настойчивее чувствовалась в русском обществе необходимость ввести ее целиком в круг своих чисто национальных. орудий. Очевидно, в живом и большом обществе, совершавшем не только1 культурную, но и научную работу, не могло существовать высшее научное государственное учреждение, растущее по своему значению и по тому вниманию, которое обращала на него правительственная власть, и по правительственной] поддержк[е], не [будучи] связанн[ым] с русским обществом тесными и неразрывными нитями.

В течение 71 года, с 1818 по 1889 г., история Академии наук [была] теснейшим образом связана с борьбой за нациовальную Академию.. Русское общество постепенно захватывало себе создавшуюся в лице Академии наук крупную культурную силу, превращало ее в национальное учреждение. Уклад Академии наук изменялся под напором общественного мнения и проникновения в ее среду русских ученых. Одновременно он изменялся и под влиянием новых потребностей научной творческой работы, благодаря постепенному превращению Академии наук в одно из крупнейших по научным силам и материальным средствам мировых научных учреждений. В эти годы окончательно выяснились в ее-строе те изменения, которые в прошедшее столетие были связаны с очищением от задач, чуждых ее основным потребностям. Вместе с тем кое-что из потерянного при этом в цепи исторических случайностей было вновь восстановлено в новом виде и глубоко вошло в жизнь Академии.

Самым крупным и решительным шагом в этом направлении было коренное изменение в 1841 г. ее общего устройства благодаря созданию II Отделения - Русского языка и словесности - и слиянию с Академией наук Российской Академии. Ход всего этого дела для нас сейчас неясен, и, к сожалению, далеко не все относящиеся сюда документы опубликованы. По-видимому, это было связано со стремлением к полному превращению Академии наук в национальную. Однако она не могла быть произведена какой-нибудь одной мерой, исходившей от правительственной власти, так как традиции старого были в Академии наук могущественны и глубоки. Русское общество пе было еще очень сильно ни в своей культуре, ни еще более в ее осознании, и немецкий строй Академии наук поддерживался тем значением, какое имели и, по существу дела, должны были иметь в кругах правительства Николая Павловича иностранцы и русские <немцы>.

Но если 1841 год не привел сразу к <национализации> Академий-наук, он вместе с тем явился первым крупным шагом в этом направле-ияи. Вместе с тем он чрезвычайно расширил научную силу Академии наук и связь ее с разработкой тех отраслей науки, которые по самой природе своей [были] теснейшим образом связаны с жизнью русского общества. Ибо в этом году в круг задач Академии наук были введены - и Академии предоставлены были для этой цели нужные средства - изыскания, связанные с историей России, изучением русского и славянских языков, историей русской литературы, славяноведением. Инициатива происшедшего изменения, поскольку можно судить по опубликованным и имеющимся в Архиве Академии наук данным, исходила непосредственно от императора Николая Павловича, и произошло [оно] вопреки намерениям министра народного просвещения и президента Академии С. С. Уварова, против желания и при упорном, но глухом сопротивлении самой Академии наук [12]. Поводом к совершению [этого изменения] была судьба другого учреждения - той Российской Академии, которая в 1783 г., как уже указывалось, была создана для исполнения функций, лежавших до того времени па Академии наук, и которая значительную часть своей истории оказалась тесно связанной с Академией наук и по своему личному составу, и нередко по организации своего управления. Российская Академия первое время находилась в теснейшей связи с Академией наук и дала очень много для изучения русского языка и для русской литературы как изданием словаря русского языка, так и другими своими изданиями. Однако деятельность Российской Академии довольно быстро замерла благодаря соединению в пей двух различных функций, исполнение которых лежало па одних и тех же людях, а между тем, по существу, только в исключительных случаях возможно было ждать совмещения в одном и том же лице потребных для этого знаний и способностей. Российская Академия должна была быть Академией изящной литературы по типу Academie Francaise. [Она] должна была не только научно изучать русский язык, но и объединять тех лиц, которые лучше других владели этим языком, умели в творческом акте извлекать из него неведомую другим силу и неизвестные раньше свойства. И вместе с тем она должна была научно изучать этот язык, прошлое русской литературы. Ученые и художники должны были одинаковым образом делать одно и то же дело. В конце концов Российская Академия не сделала как следует ни того, ни другого. В литературе она сделалась оплотом той школы русской литературы, представителем которой явился А. С. Шишков, и боролась против современного русского литературного языка, основанного на народной речи. Традиции прошлого ею были поняты неправильно: думая, что она продолжает реформу Ломоносова и старой Академии наук, она в действительности шла по другому пути, прямо противоположному. В науке она стала знаменитой дилетантски невежественным изучением русского языка и древностей [13]. Особенно ярко выразилось это в эпоху, когда во главе Российской Академии стоял энергичный и деятельный адмирал Шишкова-с 1813 по 1841 г., в течение 28 лет-и каких лет! Это было время, когда Академия наук получила мировое научное значение и стала по составу интернациональным учреждением, когда в лице Пушкина русская литература нашла себе мирового великого писателя и в русскую литературу окончательно вошел тот русский язык, борьба с которым была уделом Российской Академии, наконец, это было время, когда кружок гр. Н. Румянцева положил основы научному изучению русского языка, истории русской литературы, русских древностей. В эту эпоху свободный кружок гр. Румянцева играл в действительности ту роль, которую по своему строю не могла играть Академия паук и которую не исполнила Российская Академия18 [14].

10 апреля 1841 г. Шишков скончался, и па докладе Уварова о его смерти Николай I написал: <Представьте мне проект соединения Российской Академии с Академией наук>. Уваров попытался дать этой мысли облик, схожий с тем, в какой вылилась Французская академия в эпоху наполеоновской реформы, состоящая из 5 независимых академий. Он предполагал создать три независимые академии, внешне объединенные под именем <Соединенные императорские академии>, но и этот проект не истратил согласия императора Николая, который повелел: <Под общим названием Императорской Академии наук составить три Отделения - первое собственно Академия Наук (Science exactes); второе - Отделение словесное, в коем заключалась бы и Российская Академия; третье - Отделение истории и древностей, с коим поставить в сношение и Археографическую Комиссию> 19. В общем в этих словах [были выражены] основы нового устройства Академии наук; только Археографическая комиссия, как увидим, недавно перед тем отторгнутая от Академии по желанию, по-видимому, Уварова, не была вновь к ней присоединена [15], 19 октября 1841 г., после значительного настояния Николая I, состоялось соединение Российской академии с Академией паук, причем Академия наук приняла то внутреннее устройство, какое она имеет и теперь-впервые распалась на три отделения. Вместе с тем впервые русский язык вошел в употребление в заседаниях Академии наук - в Общем собрании и во II Отделении. Так как I и III Отделения никакого устава не получили, то там еще продолжал господствовать французский язык20. В течение 116 лет Академия наук употребляла в своих внутренних делах латинский, немецких, французский языки и через 116 лег впервые ввела русский. В другие отделения русский язык проник очень поздно, и еще не так давно французский язык был неизбежным для некоторых академиков... *

ПРИМЕЧАНИЯ

1 П. А. Плетнев. [Памяти графа Сергея Семеновича Уварова - президента императорской Академии наук].- Ученые записки АН по II Отделению, СПб., 1856. вып. I, кн. II, с. LXI. 2 О бароне А. Л. Николаи см.: К.С.Ве-селовский. Последние годы прошлого столетия в Академии наук.- Русская старина, СПб., 1892, ©

2, с. 225-245; Его же. [Отношение императора Павла I к Академии наук].-Там же, 1898, т. 94, © 4, 5; Allgeineine deu-tsche Biographic. Leipzig, 1886, Bd. 23, S. 577; Русский биографический словарь. СПб., 1914, с. 347-353.

3 Историю устава Академии наук см.: 4 М. И. Сухомлинов. Речь в торжественном собрании Академии наук по случаю столетнего юбилея императора Александра I. СПб., 1877. [Речь перепечатана в] <Записках АН>. (СПб., 1878, т. XXXI, кн. I, с. 17) (литература по истории устава).

4 Сам С. С. Уваров, по-видимому, не придавал очень большого значения своей академической деятельности. В автобиографической заметке для французского словаря, переданной Погодину в 1840 г., [написано:] <Назначенный попечителем Петербургского-учебного округа, он в 1818 г. избран (sic) в президенты Академии паук. Управляя разумно и ревностно столь важною частью, ему вверенною. г. Уваров много способствовал своими трудами к развитию литературы в своем отечестве...> (М. П. Погодин. [Для биографии графа Сергея Семеновича Уварова].- Русский архив, М., 1871, ©9, с. 2104). Однако в рескрипте на графский титул выдвинуты сто заслуги по Академии. К сожалению, биография Уварова до сих пор не написана. О нем см.: П. А. Плетнев. [Памяти графа С. С. Уварова...].- Ученые записки АН II отделения, с. LIII; [Граф Сергей Семенович Уваров].- Библиотека для чтения, [СПб., 1856, т. 136, © З], с. 66; М. П. Погодин. [Для биографии графа Сергея Семеновича Уварова].- Русский архив, с. 2078 ел.; Граф Сергей Семенович Уваров.- Правительственный вестник, СПб., 1905, © 203-204 (оттиск); G. Schmid. Goethe und Uwarow und ihr Briefwechsel.- Russi-sche Revue. [Jahrgang] XVII, Spb., 1888, [Heft 2], S. 131 ел.

5 Речь о Гете 1833 г. см.: S. S. Ouvarov. Etudes de philologie et de critique. Paris, 1845. p. 358-374. В торжественном собрании Академии наук 1833 г. С. С. Уваров прочитал <Notice sw Gothe>. [Перевод см.: Ученые записки Московского университета, М., 1833, ч. I, с. 74.- Ред.].

6 Регламент императорской Академии наук. СПб., 1803, с. 24 ( 26). Статья эта без изменений внесена в Устав 1836 г.: <Президент избирается п определяется непосредственно его императорским величеством из осоГ) первых четырех классов>. [См. также: Уставы Академии наук СССР, 1724-1974. М.. 1974, с. 99 ( 36).-Pec).]. В проекте Комиссии это место было редактировано иначе: <Из особ первых государственных классов> (М. II. Сухомлинов. Указ. соч., с. 63).

7 См. статью: С. Уваров. Литературные воспоминания.- Современник, СПб.. 1851. т. XXVII. © 67, с. 37 ел. О литературном кружке <Арзамас> и Уварове того времени см.: Е. А. Сидоров. Литературное общество <Арзамас>.-ЖМНП, СПб., )901, т. Ill ч. CCCXXXIII, © 6, с. 357-391.

8 См. перепечатку этой статьи Уварова (Proget d'une academie asiatique) в сборнике его статей <Etudes de philologie et de critique> (p. 1-49). О впечатления. пропячеденном ею в Европе. и ее составлении см.: П. А. Плетнев. [Памяти графа С. С. Уварова...].-Ученые записки АН по II отделению, СПб., 1856. вып. I, кн. II; G. Schmid. Goethe und Uwarow und ihr Briefwech- sel.- Russische Revue, S. 136 ел. Мысли Гете. Ibidem, S. 139.

9 См.: П. А. Плетнев. [Памяти графа С. С. Уварова...].-Ученые записки АН, с. LIII ел. '> Там же, с. LXI. " A. de Middendorff.- Compte Rendu de

10 Academie des sciences de St.-Peters-bourg, 1856. Spb., 1857.

12 В ней было к 1826 г. всего 17 членов: 6 русских, 3 русских из немецкого общества и 8 иностранцев по рождению.

13 В. В. Радлов, [ординарный академик по литературе и истории азиатских народов с 7 ноября 1884 т.-Ред.].

14 В 1877 г. по исчислению М. И. Сухомлинова, из 37 академиков было 7 лиц иностранного образования и 8 воспитанников Дерптского университета, который стоял в этом отношении на первом месте среди русских университетов, [и только] 5 воспитанников Московского университета [М. И. Сухомлинов. Указ. соч., с. 42.)

15 Нельзя не отметить, что этот термин не очень ясен. Некоторые из лиц немецкого происхождения, кажется, были уже совершенно русскими и по кругу своих интересов. Но в общем цифры дают известное представление о составе Академии.

16 Славянского -происхождения.

17 О Шишкове как деятеле Российской Академии см.: [В. Я. Стоюнин. Александр Семенович Шишков].- В кн.: Исторические сочинения. СПб., 1880, ч. I; M. И. Сухомлинов. История Российской Академии, СПб.. 1885, вып. VII, с. 187-235. [См. также: В. R. Коломинов, М. М. Файнштейн. Храм муз словесных. Л.. 1986.-Ред.].

18 О кружке Н. Румянцева и его значении см.: Р>. С. Иконников. Опыт русской историографии. Киев, 1891. т. I, кп. I, гл. V; А. А. Качубинский. Начальные годы русского славяноведения. Адмирал Шишков и канцлер гр. Румянцев. Одесса, 1887-1888; С. К. Булич. [Очерк истории языкознания в России, СПб., - 1904, т. I, с. 802. ел., 945].

19 См. историю этого изменения: М. И. Сухомлинов.- Отчеты ОРЯС Академии наук за 1866-1891 гг. (1879). СПб.. 1892, с. 349, ел.; 1893, с. 550 ел. 20 Сохранились любопытные данные в архивах. Боязнь введения [русского] языка. Привести выдержки из приписок к делам. [1916-1917]