Глава I.

Римско-католическая пропаганда, довольно сильная в западной и южной России в XIV и в XV веках и почти совсем прекратившаяся в XVI ст., в золотой век польской свободы, с чрезвычайной силой развилась в последнее десятилетие • XVI и в начале XVII столетия, при короле - фанатике Сигизмунде III. Пронырливые иезуиты, овладев королем, польским духовенством и частью польской аристократии, захватив в свои руки высшия учебные заведения и цензуру, обнаружили решительное намерение ввести в западной и южной России церковную унию, как переходную ступень к латинству, заменить юлианский календарь новым календарем григорианским и в замен церковно-славянского языка ввести в южно-русскую письменность язык латинский. Устроенный посредством козней и интриг брестский церковный собор разорвал южио и западно-русский народ на части, на православное большинство и униатское меньшинство. Меньшинство это было сильно поддержкой короля и католического духовенства, ежегодно усиливалось приливом новых униатов.

От южнорусского народа прежде всего отпали высшее духовенство и аристократия. Их ослепил блеск польской цивилизации, польская наука, литература, коллегии. В особенности их обольстила вольная и роскошная жизнь польской аристократии. Русская аристократия и высшее русское духовенство, которое, как известно, комплектовалось также из людей «уроженых», знатных, стали из всех сил стремиться к соединению с польской аристократией, стали принимать латинския верования, польский язык, польские обычаи и нравы.

Гордые своей наукой и литературой, своими коллегиями латино-униатские писатели в конце XVI столетия настойчиво указывали православным южно-руссам па ничтожество их школ, невежество и бедность духовенства, отсутствие проповеди, грубость нравов. <Во всей столь обширной русской стране, писали они, не имеете и трех учёных,: а. школ по всей вашей земле Господь Бог не соизволяет¹ (Акты западной России, IV, стр. 65). Мало того латино-униатские писатели, хорошо сознавая, какое огромное значение имели в Речи Посполитой родовитость и старожитпость, особенно настойчиво указывали православным, что у них исчезли сильные паны...

Православные превосходно сознавали всю основательност зтах упреков. Князь К. К. Острожский писал Потею: <Не от чего ипшого розмпожилося межи людьми такое ленивство, оспал- ство и отступление от веры, яко наибольшей от того, уж устали учители, устали проповедали слова Божого, устали науки, устали казанья «...  Мелетий Смотрицкий так оплакивал потерю лучших русских родов в своем сочинении «Принос» в 1610 г.: «Где теперь тот неоцененный камень, которым украшена была православная церковь,—где теперь дом князей Острожских, который превосходил всех ярким блеском своей древней (православной) веры? Где другие славные роды русских князей, сапфиры и алмазы,—князья Слуцкие, Заславские, Збаражские, Вишневецкие, Сангушки, Чарторыйские, Пронские, Рожинские, Соломерецкие, Го- ловчицкие, Массальские, Горские, Соколинские, Лукомские, Пузыпы и другие без числа? Где вместе с ними и другие роды,—древние, именитые, сильные роды славного по всему миру народа русского,— Ходкевичи, Глебовичи, Кишки, Сапеги, Дорогостайские, Воины, Воловичи, Зеновичи, Пацы, Ханецкие, Тышкевичи, Корсаки, Хреб- товичи, Тризны, Горностаи, Калиновские, Мелешки, Сосновские, Скумины, Поцеи и другие?...» Ответы получились самые печальные. «Вы, злые люди, говорит Смотрицкий от лица православной церкви, обнажили меня от этой дорогой моей ризы и теперь насмехаетесь над немощным моим телом»² (Засадкевпч, М. Смотрицкий, как филолог, стр. 16). Современник князя Острожского и Мелетия Смотрицкого Иоанн Вишенский подтверждает печальный факт отступничества аристократии от народа и указывает в то-же время, что твердость религиозных верований и преданность церковно - славянскому и малорусскому языкам сохранилась нерушимо лишь среди тех, которые «з одной мысочки борщик хлеб чуть, бицьким або муравским кчер- мачком покрываются и сами соби панове и слуги суть».

Православный южнорусский народ сознал опасность своего национального положения, верно определил свои религиозные интересы, ясно увидел слабые стороны своего духовного развития, и с необыкновенной энергией принялся за выработку необходимых средств самообразования и самозащиты. Мелкопоместное дворянство, низшее духовенство, мещане и крестьяне слились в одном стремлении отстоять православную веру, юлианский календарь, язык церковно-славянский, сохранить главенство константинопольского патриарха, удержать за мирянами право участия в церковных делах, вообще отстоять все проявления национальной самобытности.

Результат этого стремления оказался поразительным. Народ южнорусский, почти вовсе не находя опоры в могущественной аристократии, при временном случайном содействии высшего духовенства, главным образом усилиями мелких общественных единиц, повсеместно создает церковные братства, восстановляет разрушенные церкви, учреждает греко-славянския училища, библиотеки, типографии, издает «вшелякия книги»³ (Флеров, 0 православных церковных братствах, стр. 121.) —богослужебные, нравоучительные, историческия и даже филологическия, отправляет дьячков заграницу в Румынию учиться церковному пению, снаряжает депутации к королю с жалобами на угнетение православных латино-униатами, покрывает всю страну мелкими церковио-приходскими школами, шпиталями, или больницами и, наконец, выдвигает из своей среды энергичных и талантливых церковных полемистов, историков и филологов. И все это создается в короткое время, в несколько десятилетий, так что у трудолюбивого и скромного Захарии Копыстенского в 1622 г. вырвалось радостное признание: «Оминают, за ласкою Божею, нашу российскую церковь лета грубой простоты; светити ей почала светлост уместности и правды»⁴ (Завитиевич, Палинодиа Зах. Копыстенского, стр. 70.)  

«Светлость уместности и правды» в половине XVII ст. была настолько уже значительна, что озарила всю западную и южную Россию, проникла даже в другия православные страны, в Румынию, Сербию, Московское государство. Молдавские господари пользовались южно-русскими типографиями и оказывали им денежное пособие. Обладая значительными средствами, церковные братства снабжали даром Сербию необходимыми для неё книгами. В киево-мо- гилянской коллегии училось много сербов. Малорусские ученые проникли даже в сербское население южной Австрии и завели здесь школы. Сербы охотно пользовались сочинениями южнорусских писателей. Так, в произведениях Гавриила Стефановича или Венц- ловича (1725—1745) находятся отрывки из сочинений Лазаря Барановичи⁵ (Засадкевич, М. Смотрицкий, как филолог, стр. 144, 179.) . Московское государство стало пользоваться услугами южно- русских и западнорусских ученых с половины XVII ст. В 1649 г. царь Алексей Михайлович вызвал в Москву киевских ученых иноков Епифания Славинецкого и Арсения Сатановскаго⁶ (Акты южной и западной России, т. III, No 323.). Вскоре приближенным к царю человеком, наставником царских детей становится деятельный Симеон Полоцкий. Петр Великий в своей преобразовательной деятельности опирался, между прочим, на киевских ученых, переселившихся по вызову царя в Великороссию. Ученые малороссияне работали в Великороссии в духе и направлении южнорусской литературы и лишь в начале XVIII ст. стали приспособляться к великорусским особенностям быта, причем в деле такого приспособления более всего пошли и принесли Великой России наибольшую пользу Феофап Прокопович и Димитрий Ростовский. Южнорусские ученые, переселившись в московское государство, создали здесь проповедь, ввели в обыкновение составление мистерий и, удовлетворяя насущной потребности великороссиян, приняли самое деятельное участие в исправлении богослужебных книг от накопившихся в течении веков ошибок и неточностей.

Писателям малороссам нет никакой надобности преувеличивать культурное влияние малороссиян в Москве в XVII ст., так как влияние это признано и по достоинству оценено московскими учеными. Так, профес. П. А. Бессонов говорит следующее: «всякий знает, как были они (т. е. малорусския и белорусския влияния) обильны, сильны и влиятельны, например для Великороссии и особенно Москвы. Пришельцы заняли здесь самые видные и влиятельные места, от иерархов до управлений консисторий, ими устроенных, от воспитателей семьи царской до настоятелей монастырских, до ректоров, префектов и учителей ими- же проектированных школ, до кабинетных и типографских ученых, делопроизводителей, дьяков и секретарей. Все почти подверглось их реформе, по крайности неотразимому влиянию: богословское учение, исправление священного и богослужебного текста, печатание, дела раскола, церковная администрация, проповедь, храмовое, общественное и домашнее пение, ноты, внешность архиерейских домов, образ их жизни, экипажи и упряжь (цугом, в шорах, с бичами, в трехуголках), одежда служителей, па- пример, певчих, вид и состав школ, предметы и способы учения, содержание библиотек, правописание, выговор речи устной и в чтении (церковное мягкое г вместо твердого), общественные игры и зрелища и т. д., и т. д.⁷ (Безсонов, Белорусские песни. Предисловие, стр. VI.).

По словам иностранца Вебера, ознакомившегося с ученой деятельностью малороссиян в Великороссии в начале XVIII ст., малорусские учители были «люди острые и разумные»⁸ (Трегубов, Религиозный быть русских в XVIII ст., в <Трудах киевской духовной академии, 1884 г., т. X. стр. 205.).

Глава II.

В истории южно-русской науки и литературы XVII ст. можно наметить два главных периода, период греко-славянский и период, польско-латинский.

Быстрое развитие науки и литературы, после продолжительного периода духовного застоя, предполагает возникновение сильных внешних культурных влияний. Малороссия XVII столетия служит подтверждением этого общего исторического вывода. Благодаря исключительным географическим и историческим обстоятельствам, малорусский народ в XVI и в XVII ст. вошел в близкое соприкосновение с южной и западной Европой и воспользовался выработанным здесь культурным содержанием жизни для удовлетворения своих насущных духовных потребностей, прежде всего воспользовался тем, что могла дать греческая и славянская наука XVII века, затем захватил из западной латинской науки столько, сколько можно было взять, не нанося большего ущерба главным краевым и национальным особенностям вероисповедания и языка.

Греко-славянский период южно-русской науки и литературы обнимает время от восмидесятых годов XVI ст. до тридцатых годов XVII ст., около тридцати лет в совокупности. Очагом научного движения являются греко-славянския братския училища, возникшия в конце XVI ст., как необходимое восполнение существовавших в стране исстари элементарных церковно-приходских школ. В церковно-приходских школах обучение ограничивалось чтением и письмом. В высших братских училищах изучались языки греческий, славянский, латинский, польский, грамматика, риторика, пиитика, диалектика, богословие. Научное образование состояло главным образом в изучении греческого и славянского языков и в основательном ознакомлении с богословием. Главными просветительными центрами были училища острожское, основанное в 1580 г., львовское, основанное в 1586 г., вилен- ское и киевское, основанные в 1588 г. Из лиц высшего сословия, в конце XVI ст. еще не порвавшего духовных связей с народом, деятельными насадителями науки в юго-западной Руси были известный московский эмигрант князь Андрей Курбский и могущественный его друг князь Константин Острожский, в особенности последний. Струи латинской цивилизации прорываются в малорусския науку и литературу и в первый период их существования; уже в начале семнадцатого века появляются православные полемическия сочинения на польском языке, например, «Фри- нос»; появляется искуственная схоластическая проповедь, например, проповеди Леонтия Карповича; но все это явления одиночные, исключительные, не нарушающия общего греко-славянского характера южной-русской образованности. Предпочтение греческого языка перед латинским, церковно-славянского и малорусского перед польским выражается во всеобщей наклонности давать сочинениям греческия заглавия (например, Апокрисис, Антирисис, Принос, Палинодия), в составлении большинства сочинений на церковнославянском языке с весьма значительной примесью малорусского языка и в появлении сочинений почти вполне народных по содержанию и языку. Характеристическая особенность пауки и литературы конца XVI и начала XVII ст. состоит в их тесной связи с народной жизнью, в том, что они исходят из народной жизни, питаются ею, почерпают в ней свои главные силы, выражают преимущественно интересы народа, во всей его вероисповедной цельности и в совокупности всех его сословий.

Степень научного развития южно-русских писателей конца XVI ст. различна, равно как весьма различно их умение владеть пером. Из всех научных и литературных деятелей конца XVI ст. выдается Христофор Вронский, автор «Апокрисиса». Это был человек глубокого ума и обширных сведений. Быть может, самая глубина его научного образования, притом основанного на латино-польских школьных началах, была причиной, что Вронский писал тяжелым искусственным западно-русским языком, с длинными периодами, с частыми полонизмами. Другие южно-русские писатели конца XVI ст., например, Феодул и Иоанн Вишенский, далеко отстали от Вронского в научном отношении, но за то значительно его превзошли по ясности изложения и простоте языка. Писатели последней категории не могли в религиозной полемике дать надлежащего отпора латинско-униатским религиозным полемистам. Сильное латино-униатское сочинение, в роде сочинения Скарги «О едности церкви Божией >, долгое время оставалось без возражения. Неизвестный автор « Ключа царства небесного» в опровержении латино-униатского сочинения Гербсста «Выводы веры римского костела» откровенно сознается в том, что неудобно «плохому и голому за збройного рыцеря воевати, а простаку неученому за мудрого оратора отповедати»⁹ (Завитневич, Палинодия, стр. 85). Так могли говорить только воспитанники элементарных церковноприходских школ. Воспитанники греко-славянских братских училищ выступили па литературное и научное поприще в первые годы XVII ст. Это были уже «збройпые рыцари» в области полемического богословия. В то время, как православные писатели конца XVI ст., по причине младенческого состояния полемической литературы, в принципе отказывались от прямой борьбы с латино-униатскими писателями и ограничивались лишь простым оправданием православной церкви от взводимых на нее обвинений, ученые деятели начала ХИП ст. относительно своих противников занимают твердую оборонительную позицию и по временам действуют даже наступательно. Можно сказать, с каждым годом в лагере православных все более и более усиливается «светлость уместности». Современники заметили, что стремление проникнуть в глубину таинств церковных догматов овладело не только мужчинами, но и «белыми головами, которым приз- волтша-бы куделя з веретеном, а нижли тое, што писано пером»¹⁰ (Там-же, стр. 86). Начавшись в конце XVI ст. небольшими и суровыми сочинениями, «зачепкой» Христофора и «краткословным ответом» Фе одула, южно-русская литература развивалась очень быстро, как в количественном, так и в качественном отношениях. Завершением и лучшим выражением южно-русской литературы, развившейся под влиянием греко-славянских братских училищ, служит «Палинодия» Захарии Копыстенского,—огромное религиознополемическое сочинение, приготовленное для печати в 1622 г. и не вышедшее в свет по неизвестным в точности причинам, вероятно, по трудности напечатать столь объемистое произведение. «Палинодия» в рукописи была известна южно-русским людям и послужила материалом и пособием для других, более поздних по времени деятельности православных полемистов, пособием тем более драгоценным, что тут приведены и посредством богословских и исторических доводов опровергнуты все главные латино-униатския положения о главенстве римского папы.

- Лучшим доказательством высоты п доброкачественности грекославянских училищ в тожпой России служит то обстоятельство, что под их благотворным влиянием развилось не только богословие, что уже само собой истекало из общего строя тогдашних церковных дел, но, что в особенности заслуживает внимания историка южно-русской цивилизации XVII ст., развились историография и филология. Ценными историческими актами и свидетельствами наполнены «Ектезис», «Перестрога», «Палинодия». Достаточно самым беглым взглядом пробежать по страницам Палинодии, замечает г. Завитневич, чтобы убедиться, что автор её много копался в разного рода древних исторических памятниках и новейших сочинениях, прежде чем решился взяться за перо. У него нельзя отыскать ни одного положения, которое не было-бы закреплено более иле менее длинным рядом свидетельств выдающихся церковных авторитетов и вообще большим или меньшим количеством фактических данных»¹¹ (Там-же, стр. 341.). Известно, что православные писатели в опровержение латино-униатских доводов из истории в пользу учения о главенстве папы и существования унии в Малороссии в старинное время, доводов, часто опиравшихся на подложных исторических актах, выдвигали цепные исторические документы, отысканные в братских архивах.

Во второе и третье десятилетие семнадцатого века, время полного расцвета южнорусской науки и литературы греко-славянского характера, появилось два капитальных филологических произведения: «Славянская грамматика» Мелетия Смотрицкого и «Лексикон славено-российский, имен толкование» Памвы Берынды. Грамматика Смотрицкого, впервые изданная в Евю, близ Вильны, в 1619 г., представляла систематическое изложение грамматических правил. Смотрицкому принадлежит паша грамматическая терминология, лишь отчасти измененная Ломоносовым. Смотрицкий устранил из грамматики член, как несвойственный славянскому языку, ввел учение о видах, заметил достигательное наклонение, удачно означил признаки для спряжений, ввел деепричастие. Его грамматика пользовалась большой известностью; несколько раз она была издана (1629 в Вильне, 1648 и 1721 г. в Москве); из неё делали извлечения и сокращения; долгое время она служила единственным руководством при изучении славянского языка; она, по словам Каченовского, составляет эпоху и в истории образования нашего языка; она одна была путеводительницею Ломоносова при наблюдениях его над свойствами русского слова.—словом, она имела громадное влияние на теорию языка и книгопечатание не только в России, но и в Болгарии, в Сербии и даже у глоголитов¹² (Засадкевич, М. Смотрицкий, как филолог, стр. 98 — 99). Не столь известным, но тем не менее весьма почтенным трудом был Словарь Беры иды. Словарь этот представляется любопытным и необходимым для всех изучающих основательно русский язык. Архиепископ Филарет заметил, что «Берында выполнил свое дело с честью... Дело сочинителя древнего словаря—выставить слова в таком значении, в каком принимали их в старое время, иначе, представить верный сборник мыслей старого времени; это и сделал Берында¹³ (Филарет, Обзор русской духовной литературы, т. I, стр. 266.).

Отметив то обстоятельство, что научное развитие южнорусских писателей конца XVI и начала XVII ст. было весьма различно и что в этом отношении одни писатели представляются очень солидными деятелями, другие—скромными литературными тружениками, мы в заключение нашей характеристики греко-славянского периода южнорусской литературы должны отметить тот замечательный в историко-культурном отношении факт, что почти все писатели южнорусские в конце XVI и в начале XVII столетия обнаружили отчетливое и ясное политическое самосознание. II крупные ученые деятели, как Христофор Бронский, и мелкие труженики пера, как неизвестные авторы < Иерестроги> и «Ключа царства небесного >, сходятся по широте политических взглядов на отношения Малороссии к Польше и на взаимные отношения различных слоев малорусского народа.

По силе национального самосознания южнорусские люди начала XVII ст. стояли очень высоко, выше южнорусских людей конца XVII ст., не говоря уже о более позднем времени, о XVIII ст., когда последовало всеобщее духовное оскудение и измельчание. Зрелость политических взглядов южнорусских ученых конца XVI ст. обнаружилась в их суждениях об отношениях Польши к Руси и об отношении высшего русского духовенства и аристократии к поспольству и горожанам. В копце XVI ст. южнорусские политические и литературные деятели сделали попытку привлечь на сторону угнетаемого южнорусского народа лучшую часть польской интеллигенции. Князь Острожский предостерегал польских магнатов, что ограничение свободы вероисповедания и гражданских прав южно и западно-руссов повлечет за собою ограничение гражданской свободы польского общества. Предостережение это повторил и разъяснил современник князя Острожского Христофор Вронский. «Вы называете нас братией и членами единого тела Речи Посполитой, обращается Вронский в Апокрисисе к польским магнатам, то просим вас, сжальтесь над угнетенною братиею своею; наши страдания пусть тронут вас, как собственные рапы и страдания ваших милостей! Если-же ваша любовь к нам охладилась, то пусть тронет ваши милости по крайней мере любовь к собственным правам, которые заключены в однех с нашими досках и укреплены однеми связями. Берегитесь, чтобы сквозь ту дыру, которая проделывается в правах, служащих нам, не ускользнули все свободы и у ваших милостей. Что постигает теперь нас, то своим примером и в своих последствиях касается и всех вас» ¹⁴ (Бронский, Апокрисис, стр. 240 (академии, изд.), 1870 г.)... Голос Вронского не был услышан. Нельзя сказать, чтобы в конце XVI ст. в польском обществе не было людей с светлым умом, гуманных и веротерпимых; такие люди были, только не они влияли на ход исторических событий. Главными действующими лицами в это время были узкие религиозные фанатики, слепые слуги римской курии, в роде знаменитого диалектика и проповедника Петра Скарги. Иоанн Вишенскин, при всей ограниченности своего научного образования, верным национальным чутьем превосходно определил, что не помогут южно-русскому пароду польский король и сенаторы, не помогут ему даже его собственные архиереи и паны. < Бедные крестьяне,  писал Вишенский южно-русским архиереям, день и ночь трудятся и мучатся для вас, а вы, высосав из них кровь, силы и плоды трудов их, обобрав их до нитки, наряжаете на их счет своих сорванцов слуг в дорогия платья. Вы с поту их наполняеие мешки золотыми, талярами, полталярами, ортами, четвертаками и трояками, а у этих бедняков нет и шеляга па покупку соли >. В послании к православным южно-руссам Вишенский говорит: «На панов же ваших русского рода не надейтесь; в них-же нет спасения! Веи бо живого Бога и веры, аже в нею, отступили, прелести-же еретической, любви духа тщеславного, жизнелюбию и лихоимству с поклонили»¹⁵ (Вишенский, в Актах южной и западной России, т. II.)  ... Вишенский был прав, его суровое осуждение высшего духовенства и аристократии оправдывается всей малорусской историей XVII ст.

Глава III.

Второй период южно-русской науки и литературы обнимает время от тридцатых годов до конца восьмидесятих годов XVII ст., около пятидесяти лет в целом. Очагом научного движения служит киево-могилянский колегиум, построенный по образцу высших иезуитских училищ, па преобладании внешней показной стороны обучения, на подавлении духовной пытливости и скептицизма началами строгой школьной дисциплины и тяжестью церковных авторитетов, на развитии формальной стороны науки. Научное образование состоит главным образом в изучении латинского языка и в ознакомлении с средневековым схоластическим богословием. Второй период южно-русской литературы характеризуется преобладанием в полемике богословского элемента над историческим, в развитии искусственной схоластической проповеди или казанья, в решительном перевесе польского языка над церковно-славянским. Значительное большинство сочинений написано на языке польском: краевой южно-русский элемент проявляется случчйно в немногих сочинениях; изложение тяжелое, обильное макаронизмами. Сильно развивается наклонность к стихотворству; наклонность эта в конце XVII ст. переходит в манию, в сумасбродство, исключающее даже самую возможность появления строго исторических или филологических исследований. Развивается крайний панегиризм,—ясное свидетельство всеобщего упадка духовной жизни, явное доказательство потери строгого нравственного критерия в области политической и научной деятельности. Люди науки гордятся своею наукою и отделяют ее от жизни общественной и народного быта, как нечто чрезвычайно высокое, не допускающее прикосновения низменной действительности.

По времени деятельности, по взаимным личным и литературным связям южно-русские писатели второй половины XVII ст. разделяются на две группы. В первую группу входят литературные деятели тридцатых, сороковых и пятидесятых годов XVII ст.: Петр Могила, Сильвестр Ноесов, Исаия Трофимович Козловский и несколько второстепенных по значению. Во вторую группу входят деятели шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годов: Иннокентий Визель, Лазарь Баранович, Иоанникий Галя- товский, Антоний Радивиловский. Найболее влиятельными людьми были Петр Могила и Лазарь Баранович, найболее образованным и плодовитым писателем Иоанникий Галятовский. Все эти деятели стояли тесно друг около друга, поддерживали друг друга всячески. Петр Могила покровительствовал и повышал Коссова, Козловского и Гизеля; Визель—Барановпча и Радивиловского, Баранович—Ралятовского. Они соединены были друг с другом тесными узами нравственной солидарности, узами дружбы, и все они в литературе и отчасти в политике действовали собща и в одном направлении, что обусловлено было сходством их литературных и научных понятий. Хотя Баранович и Валятовский обнаружили значительную зависимость от схоластической школы, хотя польско-иезуитския педагогическия начала вытравили в них некоторые характерные национальные черты, писатели эти, равно как писатели первой группы, жили и действовали под непогасшими еще влияниями того строя малорусской жизни, какой создан был братствами в начале XVII ст. Коллегиумская схоластика им повредила во многом, но она в половине XVII ст. была еще настолько парализуема светлыми и чистыми влияниями старинной украинской школы и литературы, что не могла вполне изуродовать Барановича и Галятовского в духовном отношении, как изуродовала в самом конце столетия Иоанна Максимовича. В общественной, научной и литературной деятельности Барановича- Гизеля и Галятовского есть много еще ценного; в сочинениях их среди разного схоластического хлама местами, нельзя сказать чтобы часто и отчетливо, пробивается светлая мысль и гуманное чувство, обнаруживается понимание общественных потребностей и желание потрудиться для их удовлетворения.

Баранович, Галятовский и Гизель свои мнения об улучшении общественной и семейной жизни, науки и литературы высказали в виде случайных замечаний и пожеланий. Эти оброненные мимоходом замечания дают исследователю возможность наметить лишь главные черты идеальных стремлений поименованных деятелей. Нет надобности доказывать, что идеалы Барановича, Гизеля и Галятовского исходят из малорусской действительности; идеалы эти не разрывают с нею связей, они только очищают ее от недостатков и таким образом возводят на определенную, во всяком случае значительную по высоте степень внутреннего и внешнего совершенства.

Но мнению Барановича, Галятовского и Гизеля, нужно думать, и всех лучших людей Малороссии второй половины XVII в., политический и гражданский строй страны должен был представляться в следующем, для них желательном виде. Малороссия, левобережная и правобережная вь совокупности, должна находиться под покровительством московского царя. Православный царь защищает православных малороссиян от внешних и иноверных врагов. Зависимость Малороссии от московского государства выражается в обязанности охранять южные границы московского государства и в определенной дани, которая не была-бы тягостна для народа, разоренного продолжительными войнами; южно-руссы оказывают великорусскому народу всякого рода нравственные услуги, например, посылают в Москву ученых богословов и проповедников, нравоучительные книги, голосистых певчих, опытных садовников. Москва, Польша и Малороссия входят во взаимные дружеския связи и заключают наступательный союз против общего врага, магометанства. Усилия великороссов, малороссов и поляков должны быть направлены к тому, чтобы уничтожить крымских татар, изгнать из Европы турок, даровать православным пародам балканского полуострова свободу и освободить Иерусалим от ига неверных. Внутри Малороссия пользуется полной административной автономией. Духовенство зависит исключительно от константинопольского патриарха, как велось исстари. Киевский митрополит избирается собором духовенства и мирян, по предварительному соглашению духовных и светских лиц. Низшее духовенство избирается громадой ч получает от неё достаточное материальное обеспечение. Ойо совершает церковные службы, говорит проповеди, обучает детей в школах и поддерживает шпитали. Гражданское управление страной находится в руках свободно-избранной старшины, во главе которой стоит гетман. В больших городах должны быть коллегиумы и типографии, в селах школы, повсеместно шпитали. Воспитание и образование юношества основывается на религиозно-нравственных началах. Специальные и семейные отношения определяются евангельским учением о любви к ближнему. Посполитые представляются людьми подневольными, и господство над ними козацкой старшины и духовенства оправдывается ссылками на Ветхий Завет. Старшине впрочем поставляется в нравственную обязанность милостиво относиться к простому народу, не отягощать крестьян тяжелой работой или налогами. В нравственную обязанность поставлялось «предпочитати добро общее над уединенное» (слова Гизеля в его книге «Мир»).

Глава IV.

Южно - русская литература семнадцатого века, богатая по числу памятников, оригинальная по их внутреннему содержанию, изложению и языку, долгое время являлась своего рода terra incognita. Трудно к ней приступить по двум причинам. Во первых, в старинной южно-русской литературе преобладают богословския полемическия сочицения, большею частью темные по содержанию и изложению; исследователи литературы не решались опуститься в пучину схоластических толкований догматов вФры. Во вторых, важным препятствием для успешного хода научной разработки старинной украинской литературы представляется почти полное отсутствие южно-русской библиографии. Не сделано даже простого перечня старинных южно-русских литературных памятников; не указано, где их можно найти. Такого рода указания представляются тем боле’е необходимыми, что старинные южно-русские памятники разбросаны по разным книгохранилищам, причем весьма ценные сочинения попадаются не только в таких громадных книгохранилищах, как петербургская публичная библиотека и московския библиотеки Румянцевского музея и синодальная, но и в столь скромных сравнительно с первыми, как библиотека харьковской духовной семинарии.

Если не считать коротких и фразистых статей о Барано- виче и Максимовиче, находящихся в «Журнале министерства народного просвещения» сороковых годов, то первым по времени и превосходным по достоинству специальным исследованием южно- русской литературы XVII века была статья Пекарского о киевских ученых в «Отечественных Записках» за 1862 г. Долгое время никто не шел по дороге, указанной Пекарским. Лишь в 1873 г. появилась магистерская диссертация г. Скабалановича об «Апокри- зисе». В 1875 г. в «Подольских Епархиальных Ведомостях» была помещена статья об Иоанне Вишенском. В 1876 г. Строев поместил в «Черниговских Епархиальных Ведомостях» весьма хорошую статью о проповедях Лазаря Барановича. В конце семидесятых годов Петербургская Археографическая Коммисия оорагила серьезное внимание на старинную западно-русскую литературу, и несколько научных и литературных памятников было издано в двух томах «Русской Исторической Библиотеки», при деятельном содействии члена коммисии г. Гильтебрандта. В начале восьмидесятых годов вышли XI и XII ТОМЫ «Истории русской церкви» митрополита Макария, в которых, между прочим, находится несколько ценных замечаний о южно-русской литературе XVII в. Прошлый 1883 год принес несколько крупных монографий по истории южно-русской литературы XVII в. В Киеве вышел огромный первый том исследования г. Голубева о -Петре Могиле (рецензии профессора Н. И. Петрова и профессора Е. Е. Голубинского), в Варшаве—специальное исследование г. Завитневича о Палинодии (рецензия профессора Н. И. Петрова), в Одессе—богатое фактами исследование г. Засадкевича о Мелетии Смотрицком, как филологе. С появлением сочинений гг. Голубева, Завитневича и Засадкевича, мрак, покрывавший южно-русскую литературу XVII ст., в значительной степени рассеялся. Небольшия, но ценные заметки ф памятниках южно-русской литературы XVII ст. разбросаны в 8-м томе «Historia literal, polsk.» Вишневского, в 1-м томе «Обзора духовной литературы» архиепископа Филарета, в конце первого тома «Литовской церковной унии» г. Кояловича, во втором томе сочинения покойного Ф. А. Терновского «Изучение византийской' истории», в «Русской истории в жизнеописании её главных деятелей » Н. И. Костомарова и в истории русской словесности профессора И. Я. Порфирьева. Важные памятники южно- русской литературы изданы в актах западной России, в актах южной и западной России, в сочинении г. Малышевского о Мелетии Пнгасе, в «Чтениях в московском обществе истории и древностей» (при секретаре А. Попове).

В интересах успешной научной разработки южно-русской литературы семнадцатого века желательно во 1) чтобы составлен был полный библиографический указатель южно-русских литературных памятников, религиозно-полемических сочинений, богословских трактатов, словарей, писем, сочинений о календаре и друг., с подробным приведением заглавия, с указанием, где находится памятник, каких изданий, что о нем писано; во 2) чтобы составлен был библиографический указатель исследований по политической и бытовой истории Малороссии, который мог-бы послужить исследователю южно-русской литературы пособием при объяснении литературных памятников общим состоянием образованности; и в 3) чтобы были изданы южно-русския старопечатные книги, нравоучительные, религиозно-полемическия и строго научные, вь роде грамматик, словарей, сочинений о календар во всех их состав с сохраненением всех особенностей изложений и языка, на подобие того, как Обществом любителей древней письменности изданы старинные московские литературные памятники¹⁶ (Примечаниеи Статья эта должна служить предисловиеяъ к первын трем выпускам моего исследования:«К истории южно-русской литературы». Первый выпуск о Лазаре Барановпче издан в Харькове в 1884 г., второй об Ионникие Галятовском и третий о Гизеле первоначально были напечатан в"Киевской Старине" 1884 г., потом вышли отдельно с дополненшяи и поправками.— Н. С.)