Известно, что многие издавна считали Пушкина безнравственным поэтом. Уже поэма Руслан и Людмила возбудила негодование почтенных мужей, и один из увенчанных первоклассных отечественных писателей приветствовал ее стихом:

«Мать дочери велит на эту сказку плюнуть».

Негодование на безнравственность Пушкина с тех пор не прекращалось. В свое время органом его был знаменитый журнал Маяк. Казалось бы, что вопрос столь давнишний в настоящее время уже достаточно прояснен, что решение его теперь уже ясно всякому, хотя мало сведущему человеку. Но

«Ничто не старо под луною!»

Ныне вопрос о Пушкине возник с большею силою чем когда бы то ни было. Один наиболее читаемый и любимый публикою журнал — «Современник» и нечто, Бог знает что такое, называющееся Домашнею Беседою г. Аскоченского, постоянно стараться внушить публике, что Пушкин есть писатель безнравственный. В этом и «журнал» и «нечто» вполне согласны и разнятся между собою только в том, что г. Аскоченский считает Пушкина противонравственным, то-есть принимает его за гибельное проявление темных, злых сил; «Современник» же признает его только ненравственным, то есть пустым празднословом, не производящим благого нравственного влияния на читателей. Так что «Современник» очевидно ставит Пушкина еще несравненно ниже, чем г. Аскоченский.

Новый орган нашей литературы, еженедельная газета Втък, начавшая выходить с нынешнего года, недавно обнаружила, что и она разделяет мнение о безнравственности Пушкина. До сведения некоторого участвующего в Веке, г. Виногорова, дошло, что 27 ноября в Перьми, на музыкально-литературном вечере, г-жа Толмачева читала стихотворение Пушкина, Египетския ночи. И вот «Век» в лице г. Виногорова объявляет, что чтением такого произведения попирается всякое чувство стыдливости, и обнаруживается безнравственный взгляд на вещи.

По видимому, нельзя не прийти в умиление при виде таких забот о нравственности, такого ревностного старания устранить все, что могло бы повредить ей. Как не порадоваться, видя что люди бескорыстно служат столь высокой и чистой идее! Как не восхититься голубиною чистотою этих добрых душ, с таким омерзением встречающих всякое оскорбление идеала, носимого ими в сердце!

Мы сами очень любим нравственность; мы преданы ей всею душою и готовы содействовать её процветанию всеми силами.

А между тем, признаемся откровенно, мы никогда не могли удержаться от некоторого подозрения и даже ужаса, когда встречали жаркое ратование за нравственность. Нам становилось страшно, когда мы замечали, с каким презрением поборники нравственности смотрят на лицей; как легко они верят всякой гадости, всякому разврату человеческой души; с какою жестокостью они торопятся оскорбить других в том, что для каждого составляет высочайшую святыни — в нравственном достоинстве человека. Нас поражала непоколебимая уверенность поборников в чистоте и глубине их убеждений, тогда как оскорбления, ими наносимые, часто вытекали из узкости нравственных понятий или из грубого непонимания, из нелепого перетолковывания чужих поступков или, как мы видим у г. Аскоченского, из угождения ханжеству и мракобесию

Но кроме всего этого — есть важная причина, которая, как нам кажется, должна бы воздерживать каждого от упреков в безнравственности. Нравственность есть идея, способная возбуждать фанатизм, то-есть слепое, неразумное увлечение; можно различаться в понимании нравственности, но каждый питает отвращение и презрение к тому, что считает безнравственным. Поэтому те, которые бросают в лицо человеку упрек в безнравственности, должны помнить на какую силу они опираться, какую струну они задевать в сердцах людей. Они должны помнить, каким страшным орудием они действуют, к какому сильному, хотя часто слепому инстинкту они обращакгся. Прибегать к этому орудию вызывать против кого-нибудь эту силу, которая всегда действует несоразмерно и чаще всего сильнее, чем следует, нам всегда казалось делом несправедливым, нечестным. 

То, что г. Камень Виногоров сделал в отношении к г-же Толмачевой как нельзя лучше показывает, до какой степени могут быть нравственны обвинения в безнравственности.

В самом деле, выступив проповедником нравственности, г. Камень Виногоров в отношении к г. Толмачевой сделал поступок неизвинительный, оскорблякщий всякую нравственность. Не имея ни малейшего основания, кроме собственного неправильного перетолковывания слов корреспондента «Спб. Ведомостей» (известие о литературном вечере в Перьми напечатано было в этой газете), он решился публично, в газете, предполагать в г. Толмачевой какая-то кавалерские убеждения, намекать на какия-то отношения слушапелей госпожи Толмачевой к поклонникам Клеопапры, толковать о том, что г. Толмачева принимала вызыванщее выражение и т. п. 

Наносить подобные оскорбления, марать других грязный почерпаемою в собственной голове, не позволит себе никто, уважающей нравственность.

Само собою разумеется, что мы не видим никакой нужды заступаться за г-жу Толмачеву. Защищать ее решительно не отчего. Думать, что слова г. Камень Виногорова могут набросить на нее хотя малейшую недобрую тень, значило бы оскорблять г-жу Толмачеву. Смотреть серьёзно на обвинение, значит допускать возможность вины. Кто и почему имеет на это какое-нибудь право в настоящем случае?

Мы убеждены, что г-жа Толмачева встретит слова г. Виногорова, с тем презрением, которого они заслуживав.

С нашей стороны, по-видимому гораздо приличнее — сильно вознегодовать на г. Виногорова. Но, если у нас и вспыхнуло сперва негодование на его поступок, то скоро и погасло. Возможно ли сильно рассердиться на поступок до такой степени уродливый? На дело, которое очевидно сделано не только без всякого злоумышления, но и вообще без всякого мышления; которое прямо вытекло из диких, бессознательно процветающих инстинктов г. Виногорова и, как мы надеемся, никому вреда причинить не может?

По этому вместо негодования, у нас скоро родилось более мирное чувство. Нам захотелось — желание чисто литературное — порыться немножко в этой статейке, которая украшает собою 8 № «Века», анализировать сердечные чувства и внутренний убеждения этого удивительного г. Виногорова. Нам это показалось очень л кб опытно.

Нравственные рассуждения у г. Виногорова начинается вот где. «Г-жа Толмачева прочла публике Египетския ночи. Как? это стихотворение, в котором Клеопатра громогласно предлагает купить ценою жизни одну из ночей её? И дама решилась публично произнести этот стих»?

Г. Виногоров дальше ничего не говорит. Что же такое совершалось в его голове? Вы видите, что он находит неприличным не столько целое стихотворение, сколько стихи

Скажите, кто меж вами

купит

Ценоюжизни ночь мок?

Но что же особенно соблазнительного нашёл г. Виногоров в этих стихах? Разве он не помнит, какое впечатление они произвели и должны производить?

Рекла — и ужас всех

объемлет.

Г. Виногоров очевидно к ужасу не расположен; у него рождаться при этом другие ощущения. Предложение Клеопатры он принимает за одно из тех предложений, которые делаться не громогласно, а потихоньку; продажа её ночей ему напоминает известную продажу...

Ну, виноват ли Пушкин, что его стихи производят на г. Виногорова такое превратное впечатление? Что они не очищать его мыслей, а только приводят в брожение всю мерзость, накопляющуюся в воображении?

И в самом деле, нужно особенное настроение для того, чтобы найти хоть тень соблазнительного, или раздражающего чувственность в Египетских ночах. Ужас в них покрывает разврат; вы чувствуете жестокую нравственную борьбу, которую переносят пирующее; вы видите, что душа человека возмущается против одного услаждения чувств, что она требует еще чего-то и со странною радостью хватается за ужас и смерть, чтобы заглушить свою тоску, помирить себя с пустотою жизни. А г. Виногоров при этом думает о клубничке поручика Пирогова.

На слова г-жи Толмачевой: «что воспитание, без знакомства с наукою и жизнь положительно губит наших девушек», г. Виногоров восклицает: «какой удивительный нравственный взгляд — знакомить девушек с наукою и жизнь посредством чтения «Египетских ночей!»

Понятно, отчего г. Виногоров так сильно опасается за девушек; он воображает, что им непременно прейдут в голову тяже хорошея мысли, как и ему. Удивительные понятия о девушках! Что же безнравственного могут они вынести из «Египетских ночей»?

Научатся, что ли, продавал свои ночи цтьноюжизни? На это очень мало вероятия. Бывает ведь еще хуже, потому-то, как справедливо заметила г-жа Толмачева, девушки продукт себя за более дешёвую цену, выходя замуж по рассвету и т. и... Но г. Виногорову все мерещиться свое; все это действует на него совершенно особенным образом. Ему показывают Египет, а он все думает о Мещанской, да о Вознесенском проспекте.

«Руссая дама, пишет он, статская советница, явилась перед публикою в виде Клеопатры, произнесла предложение купил ценою жизни ночь её, и как произнесла!»

Чтоже это то такое? Русская дама, статская советница... ведь это прямо значит: до чего унизилась столь высокая особа! Понимаете, — если бы это была коллежская регистраторша или мещанка, если бы это была француженка или итальянка — то дело бы было совсем другое. До чего вы доходите, г. Виногоров, в вашей ревности о нравственности! Так по вашему, что годится для какой-нибудь мещанки, то безнравственно для статской советницы? Так по вашему актриса, являющаяся не то что в виде Клеопатры, а даже в виде Лукреции Борджии, непременно попирает всякое чувство стыдливости? Вот не ожидал, я думаю г. Аскоченский, что найдет себе такого ревностного сподвижника в Веке!

Произнесла предложение «купил цтъною жизни ночь её». Мы уже знаем как мило понимает г. Виногоров это чудовищнострашное предложение. В таком смысле он приписывает его и г-же Толмачевой; разумеется это не более, как милая шутка, которую г. Виногоров позволил себе, увлекшись своим игривым остроумием. Далее г. Виногоров делает выписку из письма корреспондента «Спб. Ведомостей» и снабжает ее замечаниями в скобках. Вот она: 

её (т. е. глаза г-жи Толмачевой) то загорались, то меркли и погасали., (ах! как это должно быть хорошо!) все лицо её изменялось беспрестанно, принимая то нежнострастное, то жгучее, то неуловимо- суровое, то горделиво вызывающее (ого!!) выражение.

Положим, что корреспондент «Спб. Ведомостей» чрезвычайно похож на тех липерапоров—обывапелей, о которых говорит Щедрин, что он смешон и делает смешным то что описывает, но чувствуете ли вы совершенно ясно, что выражения в скобках изображаюсь чувства какого-то сатира, при взгляде на женщину? Г. Виногоров в полном волнении. Замечаете, как он понимает взгляды? Горделиво—вызывающее выражение он очевидно понял совершенно по своему. Да, перед такими господами читать стихи дамам не следует; для них всякая дама и всякие стихи ЯВЛЯЕТСЯ только с одной стороны. Но только напрасно г. Виногоров тревожится; мы уверены, что в Перьми не мало найдется мухин совершенно иных понятий, и что едва ли даже найдутся способные прийти в такой сильный соблазн, до какого дошёл г. Виногоров.

Вы видите, как много личного, субъективного в суждениях г. Виногорова? другими словами, он судит о других по самому себе и обвиняет г-жу Толмачеву в нечистоте своих собственных помыслов. Продолжаем выписку из корреспондента:

Стих, следующий за предложением Клеопатры — купить ночь ценою её жизни — известный стих: «И взор презрительный обводит кругом поклонников своих» прочитан был действительно с таким выражением презрения и злой насмешки, молодая женщина таким взором обвела при этом безмолвную толпу, что будь это в театре — зала наверно потряслась бы от аплодисментов.

Читатель легко сообразит, что этот рассказ должен был подействовать на г. Виногорова. Г. Виногорову довольно было одного слова поклонник, находящегося в стихе, для того чтобы воображение его разыгралось и разгорелось. И вот он пишет:

Я не театральная зала, но я потрясся от удивительные строки. Не совсем я понял только какое отношение имели посетители пермского литературного собрания, слушавшие г-жу Толмачеву, к поклонникам Клеопатры, а отношение вероятно было, потому что иначе, зачем бы г —же Толмачевой обводил полбу взором «презрения и злой насмешки.» Но мне неизвестны пермский тайны и оттого понятно, что я тут ничего не понял...

Г. Виногоров здесь прикидывается, как будто он рассуждает; но читатель видит, что этого нет, что в словах Виногорова нет и следов логики. Так что все это есть явная игра болезненно-настроенного воображения. Г. Виногоров не знает пермских тайн, но они так легко ему представляться; его мысли так мутны, что он не может вообразить себе чистых слов и действий; самым естественным образом он не мог удержаться от намека на то, что Судя по совести своей считает вероятнейшим и возможнейшим.

Таков, как нам кажется, психологический процесс, который довел поборника женственности и стыдливости до бесстыдных предположений и до публичного оскорбления женщины.

А между тем, будь у г. Виногорова хоть сколько-нибудь чистоты помыслов и веры в хорошее, он мог бы убедиться, что г— жа Толмачева действовала сознательно, разумно и была далека от всего, что так легко приходит в голову г. Виногорову. В самом деле, корреспондент приводит нам её мнения, высказанные ею после чтения, именно по случаю упрека за выбор Египетских ночей. Вот что говорила г-жа Толмачева:

Это немножко странно; если мы все, и мущины, и дамы, и девицы, читаем не конфузясь, грязные и безнравственные французские романы, смотрим, не краснея, сальные и пошлые французские водевили, то было бы в высшей степени смешно и дико не прочесть публично прекрасное, художественное произведение великого поэта. «Египетския ночи» факт исторический, подражательниц Клеопатре между нами наверно не явится, а особенной нескромности в стихах я не вижу. Не кажется ли ужь особенно нескромным выражение: «Скажите, кто меж вами купит ценою жизни ночь мою?» Но ведь если это не говорится, то за то делается на каждом шагу: мы чуть не каждый день видим, как молодые женщины продукт себя — и не на одну ночь, а на всю жизнь, противным, дряхлым, но богатым старикам... Воспитание, без знакомства с наукою и жизнь положительно губит наших девушек. Их замкнутость, вечные помочи, на которых их водят, развивать не ум, требующей знания, а воображение, только раскалявшееся от вечных тайн и загадок. Рашель играла по большей части очень страстных женщин. Все были восхищены её игрощ увлечены ещ но никто не был на столько пошл, чтобы назвать её роли нескромными. Неужели же это одна грустная привилегия актрис, на которых до сих пор еще смотрят дико; и я не могу взять на себя никакой подобной роли, потому что я — жена статского советника? Какой нелепый взгляд! В Англии, например, молодая девушка взойдет смело в вертеп разврата, узнает все его грязные и печальные стороны, и от этого ничуть не сделается безнравственной. Наоборот: она только узнает жизнь во всех её проявлениях, поймет ее и будет женщиной серьёзной.

Вот что говорила г-жа Толмачева тому офицеру, который напомнил ей о дурном впечатлении её чтения на многих маменек и девиц. Вчитайтесь в слова г-жи Толмачевой; пересмотрите их несколько раз, потому что мы представить пример г. Виногорова. Поверите ли? что женщина попирает стыд и обнаруживает кавалерская понятия, если произносит слова, которые вы сейчас прочитали. Дело доходит до того, что перечитывая слова г-жи Толмачевой, г. Виногоров начинает язвительно стучать ногами и иронически кричать: бравои бисы (не верите — загляните сами в 8 № «Века»).

Глубина целомудрия по истине непостижимая! Не поможет ли нам понять ее хоть г. Аскоченский? Что касается до нас, то по слабому своему разумении} мы не находим другого объяснения, кроме глубокого развращения мыслей самого г. Виногорова. Он не может себе представить, чтобы женщина говорила серьёзно, спокойно, разумно о предметах касающихся отношений мужчины и женщины. Говорить о разврате, о нарушении семейного счастия, о несчастной судьбе девушек, выходящих замуж по рассчетам или по принуждении} словом о всей страшной бессмыслице, часто господствующий в отношениях двух полов; о тех жестоких страданиях, которые проистекакг с одной стороны из преобладания чувственности, с другой стороны из власти предрассудков, говорить обо всем этом, — г. Виногоров не считает приличным для женщины. Как видно он думает, что говорит об этом серьёзно, целомудренно, строго — могут только мужчины; женщина же, заговорив об этих предметах, по его мнение непременно увлечется в нечистые мысли и не может их избежать никаким образом. Женщина — есть существо слабое — таково по истине кавалерское убеждение г. Виногорова. Дьявол силен — сказал бы г. Аскоченский.

По нашему мнению и для мужчин и для женщин одинаково возможна серьёзная, целомудренная речь обо всем, что необходимо входит в сферу понятий зрелого человека. Если на слушателей речь производит различное впечатление, то виноват не тот, кто произносит речь. Это впечатление нам кажется можно правильно подразделить на три рода:

1) Одни, или поймут сказанное в настоящем его смысле, или вовсе ничего не поймут, — тут не может быть и речи о вреде.

2) Другие обидятся, что им сказали о том, о чем они будто бы и понятия не имели — обидчивость несправедливая и совершенно безвредная.

3) Третьи наконец (и в числе их г. Виногоров), поймут в сказанном только то, что вызывает чувственность, найдут в нем только повод к игре своей фантазии. Для таких сказанное будет вредно, очень вредно. Но сделайте милость, найдите мне, что же не вредно для таких господ? Что может исцелить их? Очевидно только одно — повторение серьёзных речей о тех же предметах, внушение им серьёзного взгляда на них.

Тоже самое мы должны сказать о содержании и о впечатлении поэтических произведений.

Пушкин, как поэт и как великий поэт, необходимо обнимает все сферы жизни. Как поэт вполне, безусловно (для русских Пушкин есть мера всякой поэзии), он понимает жизнь глубоко, серьёзно.

Он вдохновен был свыше

И с высоты взирал на

жизнь.

Поэтому Пушкин — мы приводим это, как одно из сильнейших доказательств его неизмеримой великости — был целомудрен и чист в высочайшей степени. Его стихотворения могут быть прекраснейшею школою для истинного понимания любви, для прояснения грубых понятий, для возведения животного чувства, иногда возникающего в человеке, в истинно-человеческий идеал. При этом мы конечно предполагаем правильное, глубокое понимание произведений Пушкина, а не такое, к какому например способен г. Виногоров.

Г. Виногоров разумеется очень хорошо чувствовал, против кого он говорит. Он понимал, что имя Пушкина опасный враг для такого рыцаря, который выступает на поприще во имя нравственности и стыдливости. Вот почему он с особенною радостью ссылается на стихотворение того же Пушкина.

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем

Напрасные усилия! Смешно ссылаться на шутку, на мимолетное слово, которое было произнесено вовсе не с тем, чтобы раздаваться публично. Но всего замечательнее то, что и здесь, и в этом мимолетном слове, высокая натура поэта не изменила себе. Г. Виногоров не замечает, что весь смысл, все значение стихотворения уже содержатся в этом первом стихе:

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем

Может ли быть что-нибудь чище, как полная свобода от власти наслаждений? Только г. Виногорову могло вообразиться, что описание этих наслаждений, сделанное в шупку, составляет главное содержание стихотворения, что поэт только шутя не дорожит наслаждениями, а на самом деле только и дорожит что ими. Вообще — о девушках, о женщинах и о поэтах, г. Виногоров самого странного мнения. Он очень подозрителен, Бог знает по какой причине.

Таковы внутренния убеждения и сердечные чувства г. Виногорова. Читатель видит, что они вполне объяснякг его поступок. Одно другого стоит.

В 9 № Втъка явилась заметка от редакции. Редакция объявляет, что она получила письмо от г. Михайлова, касакщееся статьи г. Виногорова, что это письмо и свои объяснения она напечатает в следукщем № «Века». Но, что еще раньше этого письма, она приняла есть миры, чпобы извинипься перед г —жею Толмачевою. Сердечно радуемся деликатности, которую таким образом обнаружила редакция. Мы вполне уверены, что она тут не виновата, а только один г. Виногоров способен не только подумать то, что он думал, но изложить это письменно, пересмотреть, отправить в типографии) продержать корректуру и наконец спокойно выпустить в свет свою чудовищную статью