Хикикомори и особенности традиционной культуры Японии

В Японии, где традиционно корпоративное мышление диктует полную социальную ангажированность, само понятие «член общества» (сякайдзин) несёт особую смысловую нагрузку. Японская культура, которую ещё Р. Бенедикт восемьдесят лет назад назвала «культурой стыда», предполагает приоритет общественных интересов и норм, с которыми индивидуум обязан сообразовывать собственные устремления и действия. Поясняя действие этого сложного социального механизма, Э. Молодякова пишет: «В японском обществе, в котором индивидуум не воспринимался как базовый элемент, с присущей его членам боязнью “потери лица”, “чувством стыда” сложилось своеобразное восприятие индивидуализма и коллективизма. Индивидуализм смягчается чувством солидарности и стремлением к гармонии, т е. приобретает характер как бы взаимного индивидуализма, не свободного от традиционных ценностей. Коллективизм же не директивный, а конформистский. Группа подчас выступает как индивидуум в смысле единого целого. При этом личность рассматривается как органичная часть группы» [Молодякова 2014, с. 51].

Если же в этой традиционной связи случаются сбои, то есть индивидуум оказывается не в состоянии поддерживать должный уровень взаимодействия с группой, то вся ответственность ложится на него, а сам он подвергается единодушному осуждению общества на всех инстанциях. Причём дурная репутация закрепляется за ним навсегда. Как свидетельствует известный японский социолог Т. Наканэ, «в Японии статус индивидуума закрепляется и действует во всех обстоятельствах, определяя в значительной степени общественную жизнь и индивидуальную деятельность» [Nakane 1990, р. 30]. Один из капитанов японского бизнеса и создателей «японского чуда» С. Цуцуми в своём фундаментальном труде «Консьюмерское общество Японии» пишет: «В Японии, где концепция прав человека не вполне осознана и довольно слабо укоренена в обществе, структура современного гражданского государства ещё слаба, и мы часто видим случаи социального остракизма» [Tsutsumi 1999, р. 51].

Не стоит забывать, что в Японии существовали многовековые традиции остракизма, направленного против дискриминируемой касты эта (иначе сэммин, буракумин), представителей которых, в отличие от обычных людей (хэймин), презрительно именовали «нелюди» (хинин). Каста эта, родственная по статусу индийским париям, принадлежала к той же этнической группе, что и японцы, но по роду занятий («грязные работы») не допускалась к участию в общественной жизни и подвергалась жестокой сегрегации вплоть до второй половины XX века [Ханин 1980, с. 211-213]. В массовом сознании даже после осуществления всех демократических реформ коренилось ощущение чужеродности, «инаковости» эта даже когда формально все дискриминационные ограничения были сняты.

Сходное отношение сегодня проецируется отчасти и на хикикомори, которые не хотят быть составной частью общины и сознательно отделяют себя от общества, становясь невольными или вольными жертвами социального остракизма.

В массовом сознании уже сформировался стереотип юнца, отлынивающего от работы или работающего, но при этом ведущего паразитическое существование за счёт родителей. Ещё десять лет назад для таких молодых людей было найдено специальное определение парасайто сингуру (parasite single), а для молодой парочки, живущей за чужой счёт, соответственно, парасайто каппуру (parasite couple).

Мощную социальную базу для развития движения хикикомори составили «вольноопределяющиеся» фршперы без чётко закреплённого места работы, количество которых ещё в начале XXI века оценивалось в 417 тыс. [Молодяков 2012, с. 118]. Учитывая, что число это существенно возрастает каждое десятилетие, сейчас фршперов должно быть значительно больше миллиона. Более радикальная социальная группа молодёжи, именуемая ниито (от англ. Not in Education, Employment, Training), которых в 2009 г. насчитывалось уже 640 тыс. [Ibid.], полностью отвергает любые системные виды работы и заработка, признавая лишь случайную подработку или родительские субсидии.

Восточная Азия в XX веке и исторические корни хикикомори

Соблазнительно связать напрямую появление хикикомори с развитием ай-ти революции, но анализ показывает, что массовый уход от общества начался раньше, чем интернет распространился во всех слоях японского общества [Nomura, Aoki 2006]. Для того, чтобы понять истинные причины столь необычного феномена, который в наши дни, то есть в третьем десятилетии XXI века, шагнул далеко за пределы своей исторической родины, Японии, нужно углубиться в новейшую историю и попытаться осмыслить сущность социальных перемен в послевоенном мире, особенно в странах Восточной Азии.

Японский социолог М. Мита довольно точно делит всю послевоенную историю Японии (которую ныне повторяют последовательно Южная Корея, Китай, Сингапур и некоторые другие страны) на три периода [Mita 2006]. Суть его пространного обзора в учебном пособии по социологии современности сводится к следующему.

Первый период (1945-1960) - это т.н. «время идеалов». В этот период японцы усердно трудились во имя возрождения страны и повышения материального благосостояния, находившегося на крайне низком уровне. Причём идеалом для них оставалось американское общество «изобилия и демократии». Этот период знаменовался ростом классовой борьбы, направленной на улучшение положения трудящихся. Дели в основном были достигнуты, и в результате Япония пришла к формированию общества классовой гармонии, где социальные проблемы решаются преимущественно бесконфликтно, путём переговоров.

Второй период, «время (японской) мечты» (1960 - середина 1970-х гг.) стал временем осуществления «японского чуда» и выхода страны на мировую арену в качестве великой экономической державы. Именно в эту пору социальные ожидания были наиболее оптимистичны, и перспективы представлялись радужными для всех слоёв населения. Характерно, что «время мечты» было отмечено сильнейшими беспричинными социальными потрясениями. До Японии докатились отзвуки студенческих бунтов, охвативших в конце 1960-х гг. Европу, когда на воротах Сорбонны красовался лозунг «Вся власть воображению!». В Японии воображение приняло ещё более необъяснимые формы и привело к долгим бессодержательным студенческим волнениям, которые никак не улучшили положение самих студентов. Однако начиная с середины 1970-х гг. темпы роста экономики начали замедляться, а уже к середине 1980-х гг. Япония оказалась в плену «экономики мыльного пузыря». С последствиями её краха в начале 1990-х гг. страна не может окончательно справиться и сегодня.

Третий период, названный, по классификации Мита, «время фикции», как раз и знаменовался разочарованием общественности в политике властей и экономических реформах. В связи с быстрым переходом от аграрно-промышленного общества к индустриальному и далее к постиндустриальному стремительно рушились внутриобщинные связи, отношения между членами «большой семьи», между супругами, между родителями и детьми.

С начала 1980-х гг. японская молодёжь стала уходить всё дальше в царство иллюзий, прочь от реальной жизни. Появились огромные сообщества атаку, фанатичных поклонников манга и анимэ, строящих свою собственную искусственную реальность. Это поколение, получившее название «новое человечество» (сии дзиируй), рассматривало реальное общество как платформу для своих бесконечных игр с костюмными переодеваниями (косилэй) и полным перевоплощением в героев мультфильмов. Сообщества атаку и прочих молодёжных субкультур противопоставляли себя истеблишменту и активно творили свою вселенную, но и она вскоре многим надоела.

Постепенно от ролевых игр часть молодёжи, стремящаяся, как всегда, к свободе, стала переходить к пассивному непротивлению, удаляться в самоизоляцию. Социальный конформизм, столь типичный для японского общества, стал размываться под агрессивным натиском западного индивидуализма, но новое общественное сознание так и не сумело прочно укорениться на Японских островах. Как отмечают исследователи, хикикомори в Японии стали беспомощными жертвами реакции на глобализацию в конформистском обществе [Toivonen et al. 2011]. В итоге получил развитие новый социокультурный феномен, названный «орфанизмом», то есть сиротством (от английского orphan - сирота), характеризующийся чувством незащищённости, уязвимости и бессилия перед любым вызовом, оторванности от общества и недоверия к нему. Причём в японском языке тот же термин «орфанизм» звучит как игра слов, обозначая одновременно «индивидуума» и «сироту». Это явление можно считать закономерной реакцией молодёжи на реформу корпоративных структур японского общества, куда молодые люди просто не успели влиться, и форсированное внедрение индивидуалистической философии жизни. Все, кто оказался отторгнут старыми структурами и не сумел найти себе место в новых, предпочли «уход», тихое затворничество.

Социально-экономический фон развития феномена хикикомори

Принимая во внимание фактор смены поколений, мы увидим, что многие хикикомори, начинавшие своё затворничество тридцать лет назад, сегодня влачат всё то же странное существование уже в возрасте пятидесяти лет и старше. По оценкам ведущего японского психиатра С. Тамаки, на 2019 г. весьма приблизительно можно было оценить число хикикомори в 1 150 тыс. (хотя по другим оценкам, с учётом не выявленных случаев, их может быть уже порядка 2 млн). Тот же профессор Тамаки предсказывает рост числа затворников по экспоненте. Через десяток лет их уже должно быть не менее 10 млн [Saito 2019]. Эти цифры ещё раз подтверждают тот факт, что Японию охватила социальная пандемия, стремительно распространяющаяся по всему миру.

Драматизм ситуации усугубляется ещё и традиционно негативным отношением японцев к людям с любыми психическими девиациями, выпадающим из любых
корпоративных структур. По свидетельству того же Сайто, в японских психиатрических клиниках имеется 300 тыс. койкомест, что составляет 20 % от потенциала всех психиатрических клиник на планете. Этот факт подтверждает глубоко укоренённое желание членов гомогенного общества изолировать в лечебных учреждениях всех индивидуумов с потенциально девиантным поведением. Давнее предубеждение проявляется в нарочито негативном отношении к затворникам как к чужеродным элементам, подрывающим общественные устои. А такое отношение, в свою очередь, чрезвычайно затрудняет путь реабилитации для тех, кто захотел бы вернуться к нормальной жизни.

В XXI веке появились новые катализаторы роста числа хикикомори. Обещания политиков всё чаще стали оборачиваться фикцией. Предприниматели стали отходить от традиции «пожизненного найма» с гарантированным социальным пакетом. В обществе стала нарастать ранее не свойственная ему конкурентность, порождающая тревогу, страх и неуверенность в будущем. Если раньше японцы имели обыкновение во всём полагаться на власть в лице правительства, местной администрации и даже полиции, нуждаясь в отеческой опеке, то «время фикции» стало вызовом для индивидуальных способностей, характера и воли каждого индивидуума. Неудивительно, что многие не выдерживали испытания, предпочитая конкурентной борьбе тихую самоизоляцию. От бурных протестов прошлого века огромные массы молодёжи, а иногда и старших возрастных групп, перешли к пассивному «непротивлению», к социальной самоаннигиляции.

Информационно-техническая революция, разумеется, породила новые условия существования, усилила социальную мобильность и резко сократила живое общение между людьми. Исторически в Японии всегда придавалось особое значение родовым и общинным связям, которые нередко помогали молодёжи устроиться на работу и сделать карьеру. При этом предполагалось, что профессиональные навыки не столь важны - их можно приобрести позже, в процессе работы. Главное - чтобы кандидат имел хорошие рекомендации, был надёжен и соблюдал полную лояльность по отношению к компании. То же правило соблюдалось и при найме выпускников престижных вузов, которых доучивали на местах. Однако в связи со сложностью компьютерных операций и разрастанием массива необходимых для работы знаний компаниям пришлось переместить акценты и при найме обращать гораздо больше внимания на профессионализм, чтобы не тратить большие средства и много времени на переучивание молодого специалиста.

В поисках работы молодые люди оказались вынуждены мигрировать в другие города и регионы, где многих также ждало разочарование. Повышение конкурсных требований при отборе привело к отсеиванию слабых, которые раньше тоже вполне могли рассчитывать на рабочие места. Одновременно автоматизация, компьютеризация и роботизация производства привели к сокращению персонала на заводах и в офисах.

Как и во всем мире, в Японии отряд работающих по временному контракту, в том числе на удалённой работе, и часто меняющих место приписки - так называемых фршперов - продолжал существенно увеличиваться в течение четверти века. Сегодня, в связи с эпидемией ковида и карантинными мерами, количество непостоянно занятых (то есть вынужденных в той или иной степени перманентно беспокоиться о средствах на жизнь) перевалило за 40 % трудового населения. Но надомная работа нередко действует расхолаживающе и располагает к сибаритству. Из этих огромных социальных групп путём постепенного отсеивания формируется и прослойка хикикомори.

До 30 % затворников всё же работают, преимущественно на дому, или занимаются нерегулярной подработкой, если она не связана с активной социализацией. Среди хикикомори можно встретить и компьютерных хакеров, которые, не выходя из дома, порой зарабатывают на жизнь выполнением разовых заданий, но пропорция таких профессионалов в общем числе затворников ничтожна.

Молодые люди, достигшие совершеннолетия, официально именуются «членами общества» и, соответственно, несут всё бремя социальных обязательств. Выпадающий из общества социофоб в Японии становится изгоем по определению, хотя общество и будет относиться к нему терпимо. Так же терпимо, впрочем, относятся японские муниципальные власти и полиция ко всему контингенту лиц без определённого места жительства. Ещё не так давно им даже разрешали ночевать в метро, да и сегодня клеёнчатые самодельные палатки бомжей можно встретить на территории центральных парков или на набережной реки Сумида в центре столицы. Существуют довольно многочисленные ночлежки и пункты раздачи питания для бомжей. Тем не менее, бомжи считаются полностью отмершим сегментом общества и никакого сочувствия у населения не вызывают.

Что касается хикикомори, то по степени отчуждения от общества они, как правило, немногим отличаются от бомжей, но имеют перед последними ряд преимуществ. Основное же отличие в том, что, если бомжами обычно становятся в силу непреодолимых внешних обстоятельств, то хикикомори сознательно и добровольно выбирают путь затворничества. Их отчуждение от общества - проявление пассивного социального протеста, направленного не против конкретной организации, закона или норматива, но против всего уклада общества, который для них неприемлем. Винить в этом общество нельзя, но и полностью снимать с него ответственность было бы несправедливо.

Заключение

Итак, в мире нарастает социальная пандемия, от которой человечество пока не имеет никаких действенных лекарств. Япония продолжает лидировать по числу хикикомори, но совершенно очевидно, что пандемия будет распространяться всё шире по всем континентам по мере развития технократических структур общества, отказа от традиционных способов производства и роста благосостояния граждан. Поскольку никакого универсального лекарства пока не найдено, нет сомнения, что к середине текущего столетия затворники составят весьма значительный сегмент общества.

Насколько быстро распространяется пандемия, можно судить по Южной Корее, где на 2019 г. было выявлено 300 тыс. хикикомори [Saito 2019].

Поветрие затронуло в первую очередь те экономически развитые страны, где исторически были особенно сильны семейные узы, побуждающие родителей содержать взрослых неработающих детей. В частности, это Южная Корея, Китай (буржуазная прослойка китайского общества), Сингапур, страны Южной Европы - Италия, Испания, Греция, где уже говорят о нарастании проблемы.

В странах же, проповедующих философию индивидуализма, где совершеннолетние дети рано покидают родительский дом, проблема затворничества пока стоит не так остро. Хотя некоторое количество хикикомори зарегистрировано и в США, и в Канаде, и в Австралии, пока они не представляют реальной угрозы для системы. Зато в этих странах
постоянно увеличивается количество бомжей (homeless). Так, в США, по некоторым оценкам, их насчитывается 1,6 млн, а в Великобритании 250 тыс. [Ibid]. Для сравнения в Японии бездомных всего 10 тыс.

В Японии и других странах Восточной Азии уже давно обсуждаются меры по лечению и профилактике синдрома хикикомори, но эффективность этих мер весьма сомнительна. В первую очередь родителям предлагается проводить воспитательную работу с детьми- хикикомори. Однако совершенно очевидно, что родители, не делавшие этого ранее, не способны радикально перестроиться, особенно в Японии, где консерватизм семейных отношений до сих пор чрезвычайно силён.

Рекомендуется и вмешательство психиатра, но при этом отмечается, что для такого вмешательства есть только ограниченный тайм-слот, а именно четвёртый - шестой месяцы после состоявшегося «ухода» [Wong et al. 2019, р. 160]. Исследователи установили, что по прошествии трёх месяцев молодой человек может поколебаться в своём выборе, прочувствовав все неудобства нового статуса. При правильном подходе у психиатра есть шанс вернуть пациента в лоно общества. Но шанс этот резко уменьшается после шести месяцев, которые считаются критическим сроком для перехода в состояние «вторичного хикикомори». Окончательное же и бесповоротное закрепление в сознании психологического гештальта личности хикикомори происходит после двух лет пребывания в затворничестве. Отсюда следует, что лечение и корректировка поведения возможны только на стадии т.н. «первичного хикикомори», между тем как «вторичные хикикомори» в принципе лечению не поддаются.

Предлагается также ещё один оригинальный вид лечения, который, судя по всему, ещё даже не был апробирован. Это вовлечение первичных хикикомори в различные игры с дополненной реальностью при помощи создаваемых для такой цели специальных центров психиатрической помощи, что, возможно, пробудит в молодых людях угасающий интерес к реальной жизни. Рекомендуется также приглашение хикикомори к участию в различных корпоративных мероприятиях (вечеринках, экскурсиях, благотворительной деятельности). Фактически речь может идти только о лечении самых молодых «начинающих» хикикомори, и притом с весьма сомнительным результатом. Остальные неизбежно оседают ненужным балластом в трюмах общества.

Можно было бы предположить, что по мере адаптации к новым стандартам глобализации число хикикомори с годами будет заметно уменьшаться. Однако всё происходит с точностью до наоборот: количество затворников быстро растёт и уже сегодня в Японии перевалило далеко за миллион. Очевидно, именно японская молодёжь оказалась не готова к радикальной перестройке сознания. Стремительный рост числа хикикомори в Японии свидетельствует о серьёзном кризисе всей системы социальных ценностей общества, веками находившего опору стабильности в групповых, корпоративных структурах, которые ныне отвергаются сотнями тысяч молодых людей. Более того, появление хикикомори в других странах Азии, а затем также на других континентах обозначило глобальный масштаб странной эпидемии отчуждения, заметно прогрессирующей на фоне пандемии ковида, которая усугубила тенденцию к самоизоляции, навязав вынужденное затворничество уже не сотням тысяч и не миллионам, но миллиардам людей во всём мире.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

Молодяков В.Э. Растерянное поколение: старые и новые проблемы японской молодёжи // Япония: экономика и общество в океане проблем. Москва: Восточная литература. 2012. С. 114-126.

Молодякова Э.В., Маркаръян С.Б. Этос японского общества // Японское общество: изменяющееся и неизменное. Москва: АИРО-ХХІ. 2014. С. 43-56.

Ханин З.Я. Парии в японском обществе. Москва: Наука. 1980.