Япония в оценках советского руководства и дипломатов 1940-1945 гг. (по материалам Архива внешней политики Российской Федерации)

Эта статья опубликована под лицензией Creative Commons и не автором статьи. Поэтому если вы найдете какие-либо неточности, вы можете исправить их, обновив статью.

Обновить статью

Япония в оценках советского руководства и дипломатов 1940-1945 гг. (по материалам Архива внешней политики Российской Федерации) Creative Commons

Дегтев Иван Андреевич

Японские исследования, Год журнала: 2021, Номер №4, С. 34 - 47, https://doi.org/10.24412/2500-2872-2021-4-34-47

Опубликована Дек. 1, 2021

Последнее обновление статьи Янв. 31, 2023

Эта статья опубликована под лицензией

Статистика

Аннотация

В настоящей работе на основе материалов Архива внешней политики Российской Федерации (АВП РФ) рассматриваются оценки советского руководства и дипломатов в отношении Японии и её политики в период 1940-1945 гг. Исследование представляет собой анализ источников официального и личного характера, в частности, межгосударственных соглашений и дипломатической переписки СССР и Японии, дневников Чрезвычайного и полномочного посла СССР в Токио Я.А. Малика. В первой части статьи анализируются представления советского руководства о Японии в начале 1940-х гг. и утверждается, что оценка Японии в официальной риторике зависела от внешних обстоятельств и факторов: динамики изменения баланса сил в Европе и договоренностей между державами по Антигитлеровской коалиции. Если вначале Москва воспринимала Японию как дружественную страну на основании пакта о нейтралитете 1941 г., то с момента денонсации этого пакта в 1945 г., ввиду приближающейся победы над Германией, и последующим объявлением войны Японии, официальная позиция СССР кардинально меняется. Вследствие этих перемен вновь актуализируются некогда вытесненные негативные коннотации Страны восходящего солнца, что естественным образом отражается на содержании официальной переписки и советской печати. Во второй части работы представлен анализ записей дневников советского посла в Токио Малика, где обнаруживаются частные оценки японской политики того времени. Отмечается, что интерпретация событий сквозь призму марксистско-ленинской оптики во внешней политике определяла Японию в качестве империалиста и поработителя азиатских народов. Во внутренней же политике Малик был склонен к разделению японского населения по социально-экономическому признаку - «японцев» и «японский народ», имея в виду тех, кто эксплуатирует, и тех, кто находится в эксплуатации соответственно. В целом, дневниковые записи Малика позволяют проследить динамику изменения настроений в среде японской элиты в период войны - от излишней самоуверенности в собственных силах до всё более проявляющегося пораженческого духа. Таким образом, с привлечением новых исторических источников удаётся расширить представление о Японии 1940-1945 гг. среди советского руководства и дипломатов.

Ключевые слова

Дальний Восток, Япония, советско-японские отношения, пакт о нейтралитете, СССР

Введение

Исследование внутренней и внешней политики Японской империи в период Второй мировой войны представляет определенный интерес. Это актуально как в свете недавнего тренда, направленного на рассекречивание документов и публикацию российскими службами неизвестных архивных материалов¹, посвященных отдельным сюжетам советско- японской истории, так и в связи с попытками иначе взглянуть на отношения России и Японии. Данная работа ставит задачу на основе исторических документов переосмыслить оценки и взгляды советских дипломатов и политических деятелей в отношении Японии 1940-1945 гг.

Источниковую базу исследования составили дела Архива внешней политики Российской Федерации² (АВП РФ), фонда секретариата В.М. Молотова - документы официального и личного характера. В первой группе источников представлены межгосударственные соглашения, служебная переписка глав внешнеполитических ведомств и дипломатических сотрудников СССР и Японии. Так, в их числе - советско-японский пакт о нейтралитете 1941 г. и заявление о его денонсации в 1945 г., переговоры (зафиксированы на письме) и телеграммы наркома иностранных дел СССР В.М. Молотова с главой МИД Японии Мацуока Ёсукэ и японскими послами в Москве - Татэкава Ёсицугу и Сато Наотакэ. Вторая группа источников состоит из дневников Чрезвычайного и полномочного посла СССР в Токио Я А Малика. Данный материал любопытен тем, что в нём сообщается о частных и неофициальных оценках японской политики того времени. Конечно, такого рода информация не особо актуализировалась в советской печати, однако непременно поступала руководству страны в форме отчётов и донесений. Вместе с тем стоит отметить, что данный канал связи мог выступать важным источником формирования представлений о Японии у советской политической элиты. В частности, данный тезис подтверждается в работе отечественного исследователя А.С. Ложкиной, где анализируется эволюция образа Страны восходящего солнца в СССР с 1931 по 1939 гг. [Ложкина 2009].

Создание Маликом портрета Японии определялось наличием ряда факторов. С одной стороны, это общение советского дипломата с государственными и общественными деятелями Японии, послами и посланниками других иностранных государств, выступавшими источником информации и сообщавшими о разных оценках и мнениях, с другой - собственный взгляд на события (с позиций марксистско-ленинской оптики) и самостоятельный анализ, не лишенный предвзятости. Кроме того, некоторые записи Малика отчётливо демонстрируют влияние «исторического груза конфликтов, претензий и обид» на тональность содержания дневника, среди которых поражение в русско-японской войне 1904- 1905 гг., интервенция Японии на Дальнем Востоке [Ложкина 2008, с. 283].

Япония в риторике советского руководства

Период 1930-х гг. в истории советско-японских отношений характеризуют как крайне сложный и напряженный. Как правило, это можно объяснить результатом политического курса самой Японии в эти годы, а также нахождением во власти страны сторонников агрессивной политики, искавших решение внутренних проблем во внешней экспансии. В это время известны случаи как пограничных конфликтов с СССР, так и военных провокаций на Дальнем Востоке со стороны Японии. Однако, несмотря на, казалось бы, ухудшение геополитической ситуации в регионе, с началом 1940-х гг. между странами происходит «потепление», кульминацией которого становится подписание пакта о нейтралитете в 1941 г.

Ещё в июле 1940 г., в беседе с В.М. Молотовым, японский посол Того Ситэ нори от имени правительства предложил советской стороне заключить соглашение о нейтралитете сроком на пять лет. В своём ответе Молотов заявил, что проект Того будет изучен, и одновременно выразил надежду, что с заключением договора прекратятся «враждебные выступления официальных и военных лиц Японии против СССР»³. После назначения нового посла - Татэкава Ёсицугу - переговоры, начатые Того, прекратились. На этот раз японское правительство сделало другое предложение: заключить пакт о ненападении (по аналогии с советско-германским договором 1939 г. [Воробьева 2010, с. 30]). Молотову был вручён проект документа сроком на 10 лет. Однако советское руководство вместо пакта о ненападении предложило заключить пакт о нейтралитете. Такой вариант устроил японскую сторону и послужил базой для дальнейших переговоров, что в скором времени привело к подписанию и ратификации итогового акта⁴.

Можно утверждать, что в первой половине 1940-х гг. пакт о нейтралитете от 13 апреля 1941 г. являлся краеугольным камнем в деле восстановления советско-японских отношений. С одной стороны, в рамках процесса нормализации отношений он расценивался как шаг в установлении и поддержании мирных контактов, с другой - имел следствием изменение советской риторики в отношении Японии и её политики. Показательно, что в это же время руководство Советского Союза во многом отказалось от негативных коннотаций дальневосточного соседа в средствах массовой информации [Корніенко 2018, с. 121]. Таким образом, в программном документе Япония определялась в качестве страны, которая уважает интересы, территориальную целостность и неприкосновенность Советского Союза и союзных ему государств⁵.

Над вопросом восстановления контактов с Москвой и создания в глазах высшего советского руководства дружественного облика Японии работали ряд японских политиков. Одним из тех, кто прикладывал усилия в этом направлении, был министр иностранных дел Мацу ока Ёсукэ. В частности, на приёме у Молотова 7 апреля 1941 г. Мацуока заявил, что «одной из больших задач его поездки в Европу, помимо обмена мнениями с руководителями Германии и Италии после заключения тройственного пакта, является осуществление сближения с СССР»⁶. В беседе он высказал мнение, что смотрит на поддержание отношений с Советским Союзом не с позиции временных интересов, а с точки зрения их улучшения на более длительный срок - 50-100 лет. «Хорошие отношения между обеими странами могут способствовать миру во всем мире, и чем дружественнее эти отношения, тем больше они будут способствовать этому миру», - заключил Мацуока, при это отмечая, что сказанное является его личной оценкой⁷.

Так, после заключения пакта и по случаю отъезда на родину, Мацуока прислал Молотову телеграмму, в которой говорилось, что подписанный документ направил обе нации на новый путь дружбы, и что он будет служить маяком в улучшении советско- японских отношений⁸. Наряду с этим заслуживает внимания тот факт, что, со слов Мацуока, он представлял себя сторонником советской инициативы по заключению пакта о ненападении между СССР и Японией в 1932 г. При этом политик аргументировал сделанный тогда отказ советскому правительству тем, что японское руководство и общество страны к этому было ещё не готово. (Выражаясь иначе, «это предложение расходилось с замыслами японских правящих кругов» [Ложкина 2008, с. 266]). Выясняется, что в дальнейшем Мацуока проводил уже индивидуальную работу относительно заключения пакта о ненападении. В результате, заняв пост главы министра иностранных дел в 1940 г., он пришёл к выводу о необходимости предложить Советскому Союзу подписать соответствующий документ.

Посыл, который закладывался на этапе налаживания официальных контактов, и восторженные речи с обеих сторон по поводу перевода советско-японских отношений на мирные и дружественные рельсы позитивно сказывались на оценках Японии. «Выражаем твёрдую уверенность, что вошедший в силу Пакт о нейтралитете является основой дальнейшего улучшения советско-японских отношений, развитие которых с удовлетворением встретят народы наших государств», - отмечали Сталин и Молотов⁹. В официальной советской риторике и общественности Страна восходящего солнца воспринималась уже не как агрессор и враг, а как друг и партнёр, склонный к решению проблем и уважению интересов другой стороны. Одновременно с этим, несмотря на сложную международную обстановку - нападение Германии на СССР, союзнические обязательства Берлина и Токио по блоку, разыгравшуюся войну в Тихом океане - пакт о нейтралитете сохранял силу и продолжал выступать центральным документом в архитектуре советско-японских отношений в данный период. Это сохранялось даже при наличии острых вопросов, для которых, как заявлялось, можно было найти решение. В их числе договоренность о ликвидации японских угольных и нефтяных концессий на Северном Сахалине. Изначально проблема должна была решиться в течение нескольких месяцев, не позже октября 1941 г., исходя из взятого Японией на себя обязательства, однако окончательно вопрос был снят с повестки только в первой половине 1944 г. Тогда, как отмечает А.А. Кошкин, Япония продемонстрировала Советскому Союзу своё «дружелюбие», не желая ухудшения отношений [Кошкин 2017].

Вне всякого сомнения, напряженная обстановка и неясный исход войны в Европе побуждали обе стороны следовать общим принципам пакта и избегать нежелательных столкновений друг с другом. Известен случай, когда наличие такого рода документа в определённой мере сыграло на руку японскому руководству. Так, в мае 1943 г. советское
правительство развеяло опасения Японии по поводу возможного предоставления СССР своей территории на Дальнем Востоке третьему государству. В письме В.М. Молотову посол Сато Наотакэ заявлял о ведущихся между японскими и американскими войсками боях на острове Атту¹⁰. В связи с этим, полагал Сато, допускается, что США могли обратиться к советскому руководству с просьбой предоставить им военную базу в местностях, прилегающих к острову, например, на Камчатке. Однако со своей стороны Молотов указал, что, так как между государствами действует политика мира и добрососедских отношений, СССР не рассматривает передачу своей территории и будет неуклонно придерживаться этой линии в будущем. Ранее эта же позиция была озвучена советским послом в Токио К.А. Сметаниным в августе 1941 г. [Того 1996, с. 24]. Таким образом, данное решение находилось в соответствии с духом пакта о нейтралитете¹¹.

Несмотря на декларируемые дружественные отношения, в советско-японском взаимодействии в период войны часто происходило столкновение интересов. В частности, стороны обменивались дипломатическими заявлениями в адрес друг друга, но до прямых вооруженных столкновений дело не доходило. Нередко Япония обвинялась в несоблюдении пакта о нейтралитете, говорилось и о противоречии с Пекинским договором 1925 г. В числе таких советско-японских инцидентов - задержание пароходов «Каменец-Подольск» и «Ингул» в 1943 г., мартовский протест Москвы 1944 г. по поводу ведущейся силами японской армии и русских белоэмигрантов враждебной Советскому Союзу деятельности в Маньчжоу-го, Шанхае, Тяньцзине¹².

Касательно задержания судов советское правительство неоднократно высказывало мнение о незаконности действий японских властей. Объявлялось, что позиция СССР, опирающегося на общепризнанные принципы и нормы международного права, юридически обоснована и не может быть оспорена, тогда как позиция японской стороны лишена законного основания считать «подвергнутые задержанию и аресту пароходы “Каменец- Подольск” и “Ингул” непринадлежащими Советскому Союзу»¹³. От имени правительства Молотов заявлял, что, по существу, операция произведена по политическим мотивам: «В силу обстоятельств задержание и арест в течение более месяца двух советских пароходов, что нарушило нормальные условия для советского пароходства на Дальнем Востоке, не может не рассматриваться иначе, как нарушение со стороны Японии советско-японского 14 пакта о нейтралитете»¹⁴.

Инцидент с арестом двух пароходов стал по большему счёту следствием политики японского руководства, которое 8 декабря 1941 г. объявило проливы Лаперуза, Цугару и Корейский своими «морскими оборонительными зонами» [Ливенцев 2010, с. 87]. Такой дипломатический демарш стал приводить к частому задержанию советских судов. Известно, что японцы систематически и без всякой причины не только задерживали советские суда, но и в ряде случаев топили их при помощи подводных лодок и самолётов. Всего за 1941— 1944 гг. было задержано 178 судов, потоплены суда «Кречет», «Майкоп», «Перекоп» [Ливенцев 2010, с. 87].

Однако с наступлением 1945 г. советско-японские отношения, недавно перезапущенные подписанием пакта о нейтралитете, приостанавливаются, что обусловлено стратегическим изменением расклада сил в Европе и приближающейся победой над гитлеровской Германией. При этом Ялтинская конференция, состоявшаяся в феврале 1945 г., уже рассматривалась лидерами Антигитлеровской коалиции как некое преддверие скорого окончания войны в Европе и перехода к наступлению на Японию. В связи с этим, неудивительно, что на конференции было достигнуто соглашение о вступлении Советского Союза в войну против Японии после того, как произойдет капитуляция Германии¹⁵. Логично, что при всём этом у советской стороны отпадала необходимость в продлении пакта о нейтралитете, срок которого истекал в апреле 1946 г.

Ощущая скорое поражение, на встрече с В.М. Молотовым 22 февраля 1945 г. японский посол Сато Наотакэ от имени правительства озвучил предложение о пролонгации соглашения. Японской стороной предпринимались попытки выйти из конфликта с минимальными потерями и трудностями, с которыми могло бы столкнуться государство в будущем. Показательно, как писал в январе 1945 г. заместитель Молотова С.А. Лозовский Сталину, если «в первый период советско-германской войны мы были заинтересованы больше, чем японцы, в сохранении пакта», то «начиная со Сталинграда японцы заинтересованы больше, чем мы, в сохранении пакта о нейтралитете» [Славинский 1996, с. 85]. Так, приняв 5 апреля 1945 г. японского посла, Молотов сделал заявление о денонсации документа. Советско-японские отношения возвращались к положению, в котором они фактически находились до заключения пакта. Одним из главных аргументов в пользу такого решения явилось то, что после подписания соглашения с Японией обстановка в мире в корне изменилась: «Германия напала на СССР, а Япония, союзница Германии, помогает последней в её войне против СССР. Кроме того, Япония воюет с США и Англией, которые являются союзниками. При таком положении Пакт о нейтралитете между Японией и СССР потерял смысл, и продление Пакта стало невозможным»¹⁶. С этого момента усилия официальных властей были направлены на актуализацию в общественном пространстве негативных коннотаций и осуждение политики Японии. Страна вновь стала расцениваться как враг и агрессор, но уже с той оговоркой, что она продолжает обрекать на страдания и дальнейшие жертвы азиатские народы.

Показательно, что после объявления войны в августе 1945 г. в советской прессе сразу же развернулась пропаганда в поддержание враждебного восприятия Японии. В газетных заголовках того времени присутствовали такие формулировки, как «Японский агрессор будет разгромлен!»¹⁷, «Злодеяния японского империализма»¹⁸, фразы «Японская военщина»¹⁹, «Агрессивная нация»²⁰, «Япония - это государство фашизированных империалистов»²¹ и др.

Таким образом, если в начале первой половины 1940-х гг. в официальной советской риторике прослеживалась одна оценка Японии, когда в центре внимания находились темы
восстановления и поддержания советско-японских отношений, то с момента денонсации пакта о нейтралитете в 1945 г. ввиду приближающейся победы над Германией и последующим объявлением войны Японии официальная позиция СССР кардинально меняется, в связи с чем происходит отход от ранее заявленного курса. Исследователями утверждается, что, подписав договор о нейтралитете в апреле 1941 г., советское руководство не преследовало цели изменить систему стереотипов о дальневосточном соседе, которая сложилась до этого времени [Коршенко 2018, с. 121]. Однако совершенно очевидно, что история советско-японских отношений в военный период и подписание пакта о нейтралитете тесно связаны со сложной дипломатической игрой, которую вели державы начиная с 1940 г. [Воробьева 2010, с. 26]. С одной стороны, договор позволил обезопасить советские дальневосточные рубежи на случай конфликта с Германией и выиграть время для подготовки к войне, с другой - стратегически мотивированное установление контактов с Японией повлекло в известной мере к поддержанию положительной оценки Страны восходящего солнца в официальной риторике и средствах массовой информации.

Япония и японская политика в оценках советского дипломата

Частные и неформальные оценки Японии и японской политики встречаются в материалах дневников Чрезвычайного и полномочного посла СССР в Токио Я. А. Малика (1942-1945), которым на основе его встреч с высокопоставленными японскими политиками были собраны ценные сведения о внешней и внутренней политике Японии, курсе и планах её правительства в годы Второй мировой войны. В целом, среди тех, с кем Малику довелось беседовать, были министры иностранных дел Японии Тани Масаюки (1942-1943) и Сигэмицу Мамору (1943-1945), заместитель министра иностранных дел Мацумото Сюнъити, бывший посол Японии в СССР Татэкава Ёсицугу. Более того, Малик также имел тесные контакты с болгарским, шведским и афганским посланниками - Янко Пеевым, Видаром Багге и Зул Факаром соответственно, а также турецким послом Ахмед Ферит Тек. При этом, круг вопросов, поднимавшийся на этих встречах, был чрезвычайно широк - от решения советско-японских государственных задач до разъяснения закулисных планов японского правительства, что нашло отражение в записях Малика. Таким образом, дневники советского посла могут представлять определённый научный интерес, поскольку зафиксированные сведения позволяют проследить динамику изменения настроений в среде японской элиты в период войны - от излишней самоуверенности в собственных силах до всё более проявляющегося пораженческого духа.

Однако, в первую очередь, при знакомстве с записями Малика обращают на себя внимание его наблюдения о существовавшей в Японии зависимости «военщины» от финансовых кругов, вылившейся в напряженное противостояние с момента поражений Японии на фронтах Тихого океана²². Очевидно, что неудачи Японии не могли не сказаться на репутации военных, сосредоточивших всю полноту власти в своих руках. Не желая более мириться с бездумной политикой и оплачивать бессмысленные «рискованные авантюры» военных, всё увереннее стали заявлять о своих претензиях на непосредственное участие в государственном управлении финансовые и промышленные группы, влияние которых,
отмечает Малик, в последние годы войны было налицо²³. В связи с этим закономерны формулировки дипломата о том, что, хотя по состоянию на 1943 г. внутриполитическая жизнь Японии и была подчинена интересам «ведущей силы», то есть генералитету, последние же «решающей силой» не являлись, поскольку «воочию убедились, что воевать без прочной опоры на хозяев страны нельзя»²⁴.

Так, кульминацией столкновения интересов финансовых и военных кругов явилась реорганизация в апреле 1943 г. кабинета премьер-министра Тодзё (Тодзио) Хидэки после 81- й сессии парламента, на которой премьера уже тогда открыто упрекали в «бюрократическом эгоизме» и нежелании использовать «талантливых людей», тем самым намекая на крупнейших капиталистов²⁵. Таким образом, именно тогда, как утверждает Малик, «военщина и экстремистский лагерь» были вынуждены окончательно признать «свою неспособность дальше “безраздельно и самостоятельно” хозяйничать и властвовать в стране без полного учёта пожеланий финансово-промышленных и аграрных кругов и более внимательного прислушивания к их голосу»²⁶. Обновление кабинета произошло по той причине, что «в условиях нынешней обстановки военно-экстремистская клика и лично Тодзё принуждены добиваться взаимного понимания с руководителями финансовых концернов, прекрасно отдавая себе отчёт, что без концернов и банков нельзя осуществлять власти»²⁷. «Нынешняя обстановка», о которой говорит Малик, состояла в том, что для Японии всё яснее становилась призрачность победы в войне, а неудачи заправлявшего всем в стране генералитета ситуацию только ухудшали. Требовались коренные изменения внутри правительства, не проведя которых, военные рисковали окончательно потерять доверие и помощь со стороны крупного капитала.

Понимая это, «острому» премьеру, как характеризует Малик Тодзио, тем не менее, приходилось лавировать между военными и финансовыми сторонами, идя на компромиссы и приспосабливаясь к политической обстановке²⁸. Главной его «жертвой» стало обновление своего кабинета, когда взамен «безобидных» министров - Тани, Юдзава, Хасида и Ино, занимавших посты министра иностранных дел, юстиции, просвещения и земледелия и сельского хозяйства соответственно, в состав правительства на эти должности вошли люди, так или иначе связанные с финансовыми и промышленными корпорациями Японии - Сигэмицу Мамору, Андо Кисабуру, Ямадзаки Тацуносукэ и Тадао Оаса²⁹. «Приход в состав кабинета прямых ставленников крупного финансового капитала, - заключал по этому поводу Малик, - объективно должен несколько ослабить элементы авантюризма в политике японского правительства и усилить элементы осторожности, некоторой “умеренности” и более тщательного продумывания, взвешивания и подсчёта всех плюсов и минусов при 30 запинании новых крупных и рискованных авантюр»³⁰.

Рассматривая внешнеполитическую сторону Японии, Малик отмечает, что японское правительство, маскируя свои хищнические намерения и порабощение азиатских народов,
стремилось, по существу, построить собственную сферу влияния и установить «новый порядок» в Восточной Азии. Нередко, утверждает в своих записях Малик, такая политика прикрывалась лозунгами «строительство сферы сопроцветания», «эмансипация Азии», «борьба азиатских народов против англо-саксонского рабства»³¹. В этом смысле данный внешнеполитический курс Японии рассматривался её властями как отказ от всего навязанного Западом, что, естественным образом, подразумевало возвращение Азии к своей «восточной оригинальности»³². К примеру, выступая по радио в сентябре 1943 г., бывший специальный посланник Японии в Вашингтоне Курусу Сабуро обратился к народам Латинской Америки с призывом не вмешиваться в азиатские дела, поскольку, на его взгляд, Восточная Азия под руководством Японии в данный момент ведёт ту же самую борьбу за освобождение от «европейского влияния», что и страны Латинской Америки полтора века назад. Однако Малик считал, что подобные выступления японских дипломатов были всего лишь попытками повысить международный авторитет Японии «невоенными средствами», что вполне справедливо³³.

Кроме того, рассматривая записи Малика, можно заметить, что дипломат был склонен разделять японское население на две (основные) группы - «японцев» и «японский народ», тем самым имея в виду тех, кто эксплуатирует и является частью современной политической системы, и тех, кто находится в эксплуатации соответственно. Косвенное подтверждение данной мысли можно найти в работе А.В. Трегубенко, где, в частности, автор рассматривает возникшую тенденцию в советской прессе «к разделению понятия “население Японии” не только по социально-экономическому признаку (буржуазия, рабочий класс, крестьянство), но и по политическому». К примеру, «если в октябре 1945 г. советская пресса писала о японцах, “воспитанных в духе непримиримой ненависти к другим народам”, которые “с детства готовились стать солдатами”», то в декабре того же года «появляется термин “японский народ”, “стремящийся к демократизации государственного строя страны”». Таким образом, заключает Трегубенко, очевидное противоречие (что «японцы» не являются частью «японского народа») объяснялось тем фактом, что, как правило, в советской прессе «народом» назывались те слои японского общества, которые разделяли коммунистические взгляды на устройство Японии [Трегубенко 2012, с. 184-185].

Подобные же оценки в отношении этих двух групп мы можем обнаружить в записях Малика тех лет. Для сравнения, «японцы», по мнению Малика, представляли собой колонизаторов, открыто хваставшихся своей политикой и «восточноазиатским ренессансом», и фальсификаторов, преднамеренно извращавших «западную культуру» с целью возвратить азиатские народы к восточным началам³⁴. Однако наряду с подобными характеристиками Малик отмечал своеобразие «японцев», о чём может свидетельствовать его беседа со шведским посланником Багге и сотрудником миссии Эриксоном в мае 1942 г.: «Японцы в силу своих расовых, физических, бытовых, исторических и других особенностей, а также в результате особой и своеобразной системы воспитания, обычаев и традиций не могут полностью ассимилироваться с другими народами, в другой стране и сфере, чувствуют себя в окружении иностранцев, особенно западноевропейцев и американцев, приниженными и ущемлёнными»³⁵. Говоря же о японских народных массах, советский посол считал, что они «господствующими классами превращены в покорных рабов» самой Японии³⁶.

Отдельного внимания заслуживает тот момент, что, исходя из записей Малика, за два года до окончания войны ситуация в Японии приобретает полностью военизированный характер, когда для нужд страны направлены все её материальные и человеческие ресурсы. «Мирная жизнь, - пишет Малик, - и мирные настроения больше недопустимы. Между фронтом и тылом нет больше разницы»³⁷. В оставленных Маликом свидетельствах, с одной стороны, подтверждается переход работы государственно-административного аппарата Японии на военный лад, а с другой - фиксируется процесс всесторонней мобилизации по укреплению обороны страны. Так, план по усилению внутриполитической структуры государства, принятый японским правительством в сентябре 1943 г., Малик именует «тотальной мобилизацией»³⁸. По его мнению, утверждение данного документа явилось реакцией на недавнюю капитуляцию Италии, а также было продиктовано ухудшением военного положения Японии. В числе принятых мер Малик выделяет мобилизацию женщин, отмену системы отпусков, увольнений и отсрочек призыва в армию студентов всех университетов, кроме технических учебных заведений, повышение убежденности народа в победе, создание системы продовольственной автаркии³⁹. Однако, поскольку данный комплекс мер «в условиях ухудшающегося состояния страны» оказался недостаточно эффективным, в феврале 1944 г. японское правительство было вынуждено принять уже новый план, состоящий из 15-ти чрезвычайных «эпохальных» мероприятий. Хотя эта программа обманчиво и преподносилась прессой как «путь к победе», всё же она говорила об обратном: 1. Милитаризация и унификация производства; 2. «Упрощение жизни» - внушение народу переносить любые тяготы и лишения; 3. Закрытие ресторанов и увеселительных заведений; 4. Ужесточение системы наказаний и усиление деятельности суда и прокуратуры; 5. Принудительная трудовая мобилизация для военных целей⁴⁰. Таким образом, все эти меры доказывали то, что к началу 1944 г. положение Японии на фронтах Тихого океана стало угрожающе шатким.

Вдобавок, обозначилась и другая проблема. Произошедшие к тому времени поражения японского флота в крупных битвах у атолла Мидуэй и в Коралловом море и последовавшее затем отступление японцев из раннее захваченных территорий способствовали формированию напряженной атмосферы в высших японских кругах, чего, по словам Малика, не скрывала даже пресса⁴¹. Складывалось ощущение, что после разгрома союзной Германии страну ждёт поражение и неминуемая капитуляция, и это не могло не отразиться на атмосфере встреч Малика с его японскими коллегами - бывшим послом в СССР Татэкава Ёсицугу и советником японского посольства в Москве Миякава Фунао, о содержании которых можно судить по записям дневников. Дипломат замечал, что на этих встречах участники вдавались в «рассуждения» о ближайшей судьбе Японии, которую видели печальной. Так, результатом встречи Малика с Татэкава и Миякава в январе 1944 г. стало его следующее заключение: «Япония реально начинает ощущать приближающееся к ней грозное дыхание современной войны. Эта страна вступила в полосу большого экономического и военного напряжения. Угар первоначального военного оптимизма у японцев прошёл. С тревогой японцы ожидают дальнейшего ухудшения для себя военной внешнеполитической обстановки и возможности непосредственных ударов противника по собственно Японии»⁴².

Подобным характером была проникнута и встреча Малика с министром иностранных дел Японии Сигэмицу Мамору, посвящённая трёхлетней годовщине подписания пакта о нейтралитете. Несмотря на торжественный характер, совещание, по свидетельству Малика, продемонстрировало растущую тревогу Японии, ввиду её недавних военных неудач. Теперь Япония была озабочена только собственным выживанием, укреплением позиций в Восточной Азии и, что гораздо важнее, сохранением нейтральных отношений с Советским Союзом. Таким образом, у японцев, понявших, что война на два фронта им не по силам, наступило, по словам Малика, «отрезвление». «Япония, - разумно подытоживает на страницах своего дневника Малик, - оказалась в таком военном и внешнеполитическом положении, когда пакт о нейтралитете с СССР, вопреки ожиданиям самих японцев, оказался весьма и весьма полезным и выгодным для самой Японии. Решено за это пакт ухватиться покрепче...»⁴³. Данное утверждение Малика небезосновательно, ведь даже бывший министр иностранных дел Японии Того Сигэнори (1941-1942) годами позже в своих воспоминаниях находил политическую ситуацию в стране в начале 1944 г. критической и так же заявлял о необходимости для Японии ни в коем случае не ухудшать отношения с СССР - иначе продолжать войну не было никакого смысла. В частности, в его записях фигурируют следующие строки: «Поскольку дальнейшее продолжение войны стало для Японии столь тягостным, к проблеме России следовало подходить уже не просто с точки зрения сохранения ею статуса невоюющей стороны, а с точки зрения прекращения войны» [Того 1996, с. 434].

Рассматривая материалы дневников Чрезвычайного и полномочного посла СССР в Токио Я. А. Малика, мы можем говорить о наличии дошедших до нас ценных сведений, особенно касающихся внешней и внутренней политики Японии в период войны. Дневники отражают не только свидетельства кадровых изменений в японском правительстве и его экспансионистских планов, но и истории отдельных переживаний, забот и размышлений о собственной стране японцев, которым была не безразлична её судьба, и с которыми Малику за годы пребывания в Японии удалось повстречаться и пообщаться.

Заключение

Резюмируя вышесказанное, можем прийти к следующим выводам.

Во-первых, как показывает исследование, оценка Японии и японской политики в официальной советской риторике во многом зависела от внешних обстоятельств и факторов: динамики изменения баланса сил в Европе и договоренностей между державами по Антигитлеровской коалиции. Если вначале Москва воспринимала Японию как дружественную страну на основании пакта о нейтралитете 1941 г., то с момента денонсации этого соглашения в 1945 г., ввиду приближающейся победы над Германией, и последующим
объявлением войны Японии официальная позиция СССР кардинально меняется. Вследствие изменения отношения к Японии вновь актуализируются некогда вытесненные негативные коннотации Страны восходящего солнца что, естественным образом, отражается на содержании официальной переписки и советской печати.

Во-вторых, можно говорить о двух уровнях оценки Японии советским послом в Токио Маликом - внутриполитическом и внешнеполитическом. В частности, показано, что судьба Японии во многом зависела от баланса сил между военными, сторонниками экспансионистской политики и крупными финансово-промышленными кругами, а также достигнутого между ними компромисса. Интерпретация событий сквозь призму марксистско-ленинской оптики во внешней политике определяла Японию в качестве империалиста, с одной стороны, склонного к территориально-политической экспансии, стремящегося к формированию подконтрольной сферы влияния в Восточной Азии и установлению в регионе прояпонских режимов, с другой - открыто заявляющего претензии на мировое господство. Пропагандой и средствами массовой информации такие действия прикрывались стремлением к достижению мира и гармонии между народами, а также освобождением от англо-саксонского рабства.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

Воробьева Т.А. Советско-японский пакт о нейтралитете 1941 г. в современной отечественной историографии // Вестник ВятГУ. 2010. № 2(1). С. 25-38.

Коршенко С.В. Образ Японии и японцев в советском массовом сознании накануне и в период Второй мировой войны: дисс. … канд. ист. наук. Санкт-Петербург. 2018.

Кошкин А.А. Японский план «примирения» СССР с Германией // ИА Regnum. 26.05.2017. https://regnum.ru/news/polit/2280056.html (дата обращения: 15.08.2021).

Ливенцев Д.В. Потери гражданского флота Дальнего Востока в период Великой Отечественной войны // Берегиня.777.Сова. 2010. № 2(4). С. 86-92.

Ложкина А.С. Образ Японии в советском общественном сознании (1931-1939): автореф... дисс. кан. ист. наук. Москва. 2009.

Ложкина А.С. Япония в представлениях высшего советского руководства 30-х годов: мифотворчество и прагматизм // Ежегодник Япония. 2008. № 37. С. 259-284.

Славинский Б.Н. Ялтинская конференция и проблема северных территорий. Москва: Новина. 1996.

Того Сигэнори. Воспоминания японского дипломата / введение Б.Н. Славинского; предисловие Того Кадзухико. Москва: Новина. 1996.

Трегубенко А.В. Проблемы оккупации Японии в дискурсе советской прессы (1945— 1951 гг.) // Научно-информационный журнал «Армия и общество». 2012. № 1(29). С.183-189.