Загрузка...

Эта статья опубликована под лицензией Creative Commons и не автором статьи. Поэтому если вы найдете какие-либо неточности, вы можете исправить их, обновив статью.

Загрузка...
Загрузка...

Историко-эволюционная перспектива человечества: от парадигмы конфликта к парадигме Creative Commons

Link for citation this article

Солдатова Галина Уртанбековна,

Нестик Тимофей Александрович

Национальный психологический журнал, Год журнала: 2011, Номер №2, С. 15 - 24

Опубликована Апрель 1, 2011

Последнее обновление статьи Дек. 13, 2022

Эта статья опубликована под лицензией

License
Link for citation this article Похожие статьи

Аннотация

Прослеживается история научного дискурса конфликта на основе анализа исследований в области философии, социальной психологии, экономики, эволюционной биологии. Рассмотрены основные современные теории, касающиеся конфликтов в обществе и способов их разрешения. Представлены взгляды отечественных и зарубежных ученых на парадигму толерантности и на перспективы формирования толерантного поведения в современном обществе.

Ключевые слова

Кооперация, альтруизм, толерантность, нравственность, интолерантность, эволюция, сочувствие, эмпатия, конкуренция, конфликт, борьба за выживание, интегрирование, социальная психология, эволюционная биология, эгоизм, теории конфликтов

История человечества — это исто­рия конфликтов и войн. За минувшие пятьдесят веков народы Земли пере­жили более четырнадцати с половиной тысяч больших и малых войн. Люди веками выживали и социализирова­лись в условиях конфликтов.


Прошлое столетие вошло в исто­рию цивилизации как век двух миро­вых войн и бесконечной череды кон­фликтов и насилия. В конце ХХ века неоднократно звучала мысль, что гря­дущее столетие либо должно стать ве­ком гуманным, либо его не будет вовсе. Однако в XXI веке продолжаются конфликты и войны, активизируют­ся вспышки ненависти и насилия, террористические акты, действия националистических группировок, растет поток беженцев. Сегодня чело­вечество подошло к той опасной чер­те, когда дальнейшее развитие отно­шений между людьми по деструк­тивным сценариям может привести к фатальному исходу.


Лучшие умы человечества, пытаясь осмыслить особенности развития ми­ровой цивилизации, не могли не учесть этого фактора. Строя свои тео­рии, в которых конфликт занимал зна­чительное место, они конструировали научный дискурс конфликта, определявший логику исследований и вектор развития науки. Это, в конечном ито­ге, конструировало политическую и социальную реальность, массовое со­знание людей и привело к формиро­ванию в мировом масштабе культуры конфликта и конфликтного мышле­ния. Конфликтный вектор развития общественного сознания, по мнению


А.Г. Асмолова, был задан в XIX веке тремя великими конфликтологами: Чарльзом Дарвином, Карлом Марксом и Зигмундом Фрейдом (Асмолов, 2002). Постулировав его как основу мирозда­ния и развития, они во многом опреде­лили логику мышления XX века. Чарльз Дарвин положил конфликт в основу своей теории эволюции: борь­ба видов движет эволюцией, развива­ется тот вид, который одерживает по­беду над другим. Эта идея использо­валась социал-дарвинистами для оправдания расовых теорий и войн, а эволюционистами — для подтвержде­ния возможности социального про­гресса. Карл Маркс подарил челове­честву теорию антагонизма классов и классовую борьбу как двигатель исто­рии. Зигмунд Фрейд утверждал, что развитием индивида движет конф­ликт между сознанием и бессозна­тельным, и постулировал неизбеж­ность межличностной и межгрупповой враждебности.


Парадигма конфликта активно складывалась в XX веке в гуманитарных, социальных и экономических науках. Значительный вклад в ее раз­витие внесли социологи. В первой по­ловине прошлого века ученые, вслед за Т. Парсонсом, рассматривали кон­фликт как дисфункциональное явле­ние, «социальную патологию», имею­щую временный характер и субъектив­ную природу. Они пытались говорить о модели равновесия, стабильности и плюрализма (Дж. Ландберг, Э. Мэйо, Л. Уорнер). После Второй мировой войны конфликт стал рассматривать­ся как интегрирующий и стабилизиру стабилизиру­ющий элемент общественной жизни (Л. Козер, Р Дарендорф, А. Турен, К. Болдинг). Социологи, политологи, ант­ропологи и другие исследователи, ко­торые анализировали конфликты в контексте социального дарвинизма (Г. Спенсер, У. Самнер, Л. Гумплович и др.) и социального детерминизма (В. Парето, Г. Моска и др.), — все они сходились на том, что конфликты — постоянное явление нашей жизни. Г. Зиммель называл конфликт формой социализации и отмечал, что в осоз­нании неизбывности конфликта со­стоит «трагедия культуры» (Зиммель, 1994). М. Вебер полагал, что конфлик­ты, связанные со статусом и влияни­ем, пронизывают жизнь всех органи­заций и государств (Weber, 1950).


В настоящее время теории конф­ликта и практики его разрешения яв­ляются бурно развивающимися облас­тями конфликтологии, в том числе и в России (А.Г. Здравомыслов, А.В. Дмит­риев, А.Я. Анцупов, В.Н. Шаленко, Е.И. Степанов, Н.И. Леонов, Н.В. Гри­шина, В.А. Соснин, М.М. Лебедева, О.В. Аллахвердова и др.). Это свиде­тельствует о сильной позиции парадиг­мы конфликта в современной науке.


В конфликтологию вносит свой вклад и современная антропология — антропология насилия, антропология конфликта, антропология войны (Ан­тропология насилия, 2001; Ferguson, Farragher, 1988; Ross, 1993; Nordstrom, 1997; Simons, 1999), а также политоло­гия, известной концепцией которой является теория «столкновения циви­лизаций» авторитетного американско­го политолога С. Хантингтона.


Одна из главных задач, которую ставили перед собой ученые, занимав­шиеся изучением конфликтов в про­шлом веке, — это объяснение их моде­лей, причин возникновения и эскала­ции в человеческом обществе. Одним из результатов этого стало закрепление в общественном сознании постулата о неизбежности конфликта в межчеловеческих отношениях и враждебности по отношению к другим группам. В боль­шой степени - это итог кристаллизации идей классического психоанализа об обусловленности человеческих несча­стий самой природой человека — его врожденной предрасположенностью к агрессии — многочисленными последователями Фрейда, в том числе и теми, кто отошел от него (О. Ранк, В. Райх, К.Г. Юнг).


В соответствии с работами З. Фрей­да, агрессия является реакцией инди­вида не на раздражение извне, а ре­зультатом действия его внутренних импульсов, которые непременно тре­буют выхода. Именно выход агрессии для человека и группы, по его мнению, приводит к враждебности и насилию (Фрейд З. Групповая психология и ана­лиз Эго, 1921). В психологии такой подход называется мотивационным, согласно ему, личность или группа нуждаются во внешнем конфликте для решения своих внутренних проблем. В работах З. Фрейда этот подход полу­чил отчетливое воплощение. Его идея универсального характера враждебности по отношению к другой группе как главного средства поддержания внутренней сплочен­ности и стабильности собственной группы была принята многими иссле­дователями в различных областях на­уки (К. Лоренц, С. Берковиц, А. Бан­дура, Л. Козер, Р. Дарендорф, Л. Крисберг, Р. Коллинз и др.).


Представители Франкфуртской школы (одного из течений в неомарк­сизме) Т. Адорно, Э. Фромм и Г. Мар­кузе также увидели причину возник­новения конфликтов и напряженнос­ти в обществе в самом человеке, открыв «авторитарную личность», по словам возглавляющего это направле­ние М. Хоркхаймера, — новый антро­пологический тип человека ХХ века.


Эрих Фромм, исследуя в 1931 г. представителей среднего класса Гер­мании, обнаружил у них наличие уста­новок, определяющих не только готов­ность к принятию тоталитарного ре­жима, но и потребность в нем. Причем подобные установки могли сочетать­ся с формально негативным отноше­нием к национал-социализму. Позже в своей знаменитой книге «Бегство от свободы» (1941) Э. Фромм впервые описал авторитарность как «соци­альный характер».


В масштабных исследованиях, про­веденных перед Второй мировой вой­ной представителями этой школы, склонность к ксенофобии и подвер­женность фашистской идеологии были выявлены в качестве устойчивых инди­видуальных особенностей авторитар­ной личности (Т. Адорно, Э. Френкель- Брунсвик, Д. Левинсон, Н. Сэнфорд). Среди ее основных характеристик были выделены следующие: консерва­тизм, потребность в сильном лидере, боязнь проявлять собственные чувства и страх утраты самоконтроля, предвзя­тость и стереотипность, деструктив­ность и цинизм, склонность проеци­ровать подавленную агрессию вовне (Adorno et al., 1950). Эти исследования на многие годы определили научный и общественный дискурс и дали до­полнительные аргументы для укрепле­ния парадигмы конфликта.


В 1950— 1960-е гг. целым рядом со­циальных психологов были предпри­няты попытки преодолеть постулат неизбежности конфликта. Одним из путей его преодоления стал так назы­ваемый ситуационный подход. В его рамках, в первую очередь на основе известных экспериментов М. Шери­фа, было исследовано влияние вне­шних факторов: конкретной ситуации и контекста взаимодействия, — на ди­намику развития конфликта. В 1954 г. в его эксперименте сначала была скон­струирована ситуация жесткой конку­ренции и изоляции двух групп маль­чиков в бойскаутском лагере, а потом — ситуация кооперации для решения задач, которые можно было бы выпол­нить только при условии совместных действий (Sherif et al., 1961). Этот экс­перимент и последовавшие за ними многие другие предоставили доказа­тельства ситуативной обусловленнос­ти конфликтов и открыли социальные возможности преодоления постулата неизбежности конфликтов и межгрупповой враждебности. Выводы, к кото­рым привел этот подход, получили свое воплощение в известной «реалис­тической теории конфликта», согласно которой конфликт уже не определяется природой человека, а рассматрива­ется как «рациональный» феномен и поэтому возникает в тех ситуациях, когда группы имеют несовместимые цели и конкурируют в стремлении овладеть ограниченными ресурсами (Д. Кэмпбелл).


Такие выводы существенно подо­рвали представления об иррациональ­ной природе конфликта, поставили вопросы о соотношении конкуренции и кооперации и определили интерес исследователей к вопросам взаимо­действия и сотрудничества в челове­ческом обществе. Благодаря этим ра­ботам появилась возможность ограни­чения воцарившегося конфликтного дискурса.


Начиная с 1960-х гг., в то время, когда теория конфликта бурно разви­валась на фоне социальных движений против расовой дискриминации и мо­лодежных волнений, стало склады­ваться понимание ограниченности конфликта как основного объясни­тельного принципа социального раз­вития.


В значительной степени переход к парадигме согласия и солидарности был связан с глобальными процесса­ми второй половины XX века. Во-пер­вых, опыт тоталитарных режимов со всей очевидностью показал, что круп­ные конфликты не приводят к окон­чательному миру, а устранение из ди­алога другой стороны (класса, поли­тической оппозиции, этнической группы) только усиливает социальные и экономические противоречия. Во- вторых, после создания ядерной бомбы гонка вооружений довольно быстро показала физическую невоз­можность уничтожения врага без уничтожения самих себя. К полити­ческим элитам пришло осознание не­обходимости мирного сосуществова­ния несмотря на различия в интересах и радикальную противоположность идеологий (Tetlock et al., 1991; Кокошин, 2009; Журавлев, Нестик, Соснин, 2010). В-третьих, нарастающие процессы глобализации стерли про­странственные границы и показали взаимозависимость людей перед ли­цом глобальных социально-экономи­ческих и экологических рисков.


Как отмечает А.П. Назаретян, до XX века усилия культур сводились, главным образом, к тому, чтобы упо­рядочивать социальное насилие, пре­пятствовать его хаотизации. Поэтому каждая культура более или менее жес­тко делила людей на чужих и своих и, как правило, включала в качестве стер­жневого компонента образы героев и воинов, которые систематически использовались для вдохновения новых защитников «своих» в борьбе против «чужих». Современность поставила перед человечеством другую радикаль­ную задачу — устранить насилие с по­литической арены. Планетарная циви­лизация, овладевшая огромным техно­логическим потенциалом, сможет из­бежать самоистребления на очередном витке эволюции только в том случае, если люди успеют своевременно усо­вершенствовать систему базовых цен­ностей, норм и механизмов самоорга­низации. Это предполагает, в частно­сти, что разнообразие макрогрупповых культур, самоорганизующихся по моде­ли «они — мы», будет сходить на нет, трансформируясь в растущее разнооб­разие микрогрупповых и индивидуаль­ных культур (Назаретян, 1994, 2008).


Гуманитарные и социальные науки начинают искать ответ на вопрос: как избежать разрушительных конфликтов и найти новую дорогу к общественно­му согласию. С одной стороны, фено­мен конфликта получает новое осмыс­ление — ему начинают приписывать интегративные функции, определять условия, при которых конфликт яв­ляется конструктивным. Например, Л. Козер приходит к парадоксально­му, на первый взгляд, выводу о том, что множество успешно разрешаемых мелких конфликтов «стягивает» обще­ство в единое целое, предотвращая социальные потрясения (Козер, 2000). С другой стороны, идет активный поиск экономических, социальных и психо­логических механизмов, превращаю­щих растущее культурное разнообра­зие из угрозы в преимущество.


Во второй половине XX века полу­чают популярность появившиеся еще в 1920-1940-х гг. социально-психоло­гические и философские концепции, обосновывавшие роль Другого и ди­алога с ним в развитии личности и общества (Г. Мид, Л.С. Выготский, М. Бахтин, М. Бубер, Э. Левинас, Г Мар­сель, Ф. Розенцвейг, О. Розеншток-Хюсси).


Диалогический принцип стал об­наруживаться в самых разных сферах культуры (Махлин, 1997). Интертек­стуальность и диалог осмысливают­ся как ключ к феномену человека в исторической науке и теории культу­ры: историческая школа «Анналы»; герменевтика Г.-Г. Гадамера; концеп­ция культуры как процесса интер­претации К. Гиртца; эстетика Р. Бар­та, Ц. Тодорова и Ю. Кристевой; тар­туско-московская семиотическая школа с ее наиболее яркой фигурой — Ю.М. Лотманом; работы В.Н. То­порова и В.В. Иванова; школа «диа­лога культур» В.С. Библера и др. В конце XX века наметился переход от мышления, ориентированного на взрывы, к эволюционному сознанию. Ю.М. Лотман описал этот процесс как переход от бинарных символических структур — например, свои/чужие, бо­жественное/дьявольское, капитализм/ социализм — к тернарным, допускаю­щим новый, продуктивный синтез противоположностей. Если идеалом бинарных систем является полное уничтожение всего уже существующе­го как запятнанного неисправимыми пороками, то тернарные структуры со­храняют определенные ценности предшествующего периода, «перемещая их из периферии в центр системы» (Лотман, 2000, с. 142).


Экономисты заново открывают для себя сотрудничество: на место нео­классической модели человека как «максимизатора полезности» прихо­дит неоинституционализм и поведен­ческая экономика, признающие эко­номическую роль социальных норм взаимности и доверия (Дж. Гелбрейт, У. Ростоу, Д. Норт, Л. Болтански, Л. Тевено, А. Этциони, Дж. Гоулмен, Б. Фей и др.). Проясняется значимость альтруизма в экономическом поведе­нии (Frey, 1997; Meier, 2007).


В социальных науках на первое ме­сто постепенно начинают выходить феномены интеграции: социальный обмен, взаимопонимание, общность цели, коммуникации, коллективные представления, социальная идентич­ность, сети социальной поддержки и социальный капитал (Шихирев, 1999).


К концу XX века стала меняться и сама теория конфликта. В частности, внимание конфликтологов стало пере­ключаться с механизмов эскалации конфликта на механизмы поддержа­ния мира: формирование доверия, примирение, прощение, восстановле­ние после культурно-исторической травмы, толерантность (Forgiveness and reconciliation, 2002; Peace and Reconciliation, 2008; Handbook on Building Cultures of Peace, 2009 и др.).


В социальных науках переосмыс­ливается не только категория конф­ликта, но и близкие к ней понятия со­перничества и конкуренции. В эконо­мических науках получает широкую популярность понятие конкурентного сотрудничества (coopetition), довольно точно описывающее изменения, про­исходящие в бизнесе: создание страте­гических альянсов между конкурирую­щими компаниями, растущее значение неформальных деловых сетей, прони­зывающих и объединяющих рынок. В социальной психологии предпринима­ются попытки показать, что состяза­тельность не отрицает, а, наоборот, предполагает сотрудничество.


Так, например, российским психо­логом А.Г. Шмелевым предложена концепция продуктивной конкурен­ции, согласно которой соперничество приводит к обогащению среды и рос­ту собственного потенциала не толь­ко у победителей, но и у значительной части участников конкуренции. В большинстве случаев конкуренция не является антагонистической борьбой на уничтожение. Смысл концепции продуктивной конкуренции основы­вается на убеждении в том, что новые уровни материального и культурного прогресса достигались человечеством не путем истребления сильными субъектами всех слабых, а путем созда­ния все более масштабных и разнооб­разных по форме коалиций, в рамках которых сильные добровольно огра­ничивали свою власть над слабыми. Сильные добровольно принимали са­моограничение на рост своего потенциала ради сохранения права слабых на полноценное существование. Рас­пространение полномасштабных гражданских прав на иноплеменников и иноверцев, на женщин, стариков, детей, на бывших рабов (в том числе представляющих другие расы), занесе­ние в Красную книгу вымирающих видов животных, языков, забота о фи­зическом и культурном выживании малых народов — вот далеко не полный перечень добровольных и разумных самоограничений, трансформирую­щих социобиологическую конкурен­цию между особями и популяциями в полноценные социальные отношения (Шмелев, 1997).


Значительную роль в переходе к парадигме диалога и толерантности играют естественные науки — теория сложных систем и эволюционная био­логия. Естественнонаучная мысль с математической точностью нелиней­ных уравнений обосновала необходи­мость поддержания разнообразия и сложности в социальных системах, показала бесперспективность сведе­ния сложной реальности к борьбе вза­имоисключающих начал.


Принципиально важными в этой связи оказались исследования нели­нейных процессов, показавшие, что для успешной адаптации к изменени­ям самоорганизующимся системам необходимо поддерживать сложность и неравновесность, которые позволя­ют природе «выбирать» наиболее эффективный вариант из множества альтернативных (И. Пригожин, И. Стенгерс, Г. Николис, Г. Xакен, С.П. Курдюмов и др.). В основе сложности ле­жит принцип «кооперации» молекул: изучение механики жидких тел, лазе­ра, химических реакций и одноклеточ­ных организмов показало, что в состо­янии неустойчивости даже удаленные друг от друга на макрорасстояния час­тицы начинают устанавливать между собой связи. Таким образом, физичес­кие и биологические процессы в усло­виях непрерывных изменений успеш­но описываются не на языке борьбы, а на языке сотрудничества.


Увеличение разнообразия — это эффективная стратегия адаптации к рискам, выработанная миллионами лет эволюции. Например, внедрение в водоем хищной рыбы приводит к бы­строму увеличению разнообразия зоо­планктона в этом пруду. И наоборот, достаточно удалить из скопления раз­нообразных водорослей питающихся ими морских ежей, как это разнообра­зие начинает уменьшаться (Иванчен­ко, 1999).


По мере роста неопределенности, глобальных рисков и скорости изме­нений в XXI веке выводы теорий ин­формации, кибернетики и сложных систем приобретают все более важное значение для управления социальны­ми процессами. Еще в 1954 г. одним из основателей кибернетики У.Р. Эшби был сформулирован принцип необхо­димого разнообразия: для эффектив­ного управления многообразие управ­ляющей системы должно быть не меньше многообразия управляемого объекта. В своей книге «Введение в кибернетику» У. Р. Эшби писал: «При создании проблеморазрешающей си­стемы необходимо, чтобы эта система имела большее разнообразие, чем раз­нообразие решаемой проблемы, или была способна создать такое разнооб­разие. Иначе говоря, система должна обладать возможностью изменять свое состояние в ответ на возможное воз­мущение; разнообразие возмущений требует соответствующего ему разно­образия возможных состояний. В про­тивном случае такая система не смо­жет отвечать задачам управления, выдвигаемым внешней средой, и будет малоэффективной. Отсутствие или недостаточность разнообразия могут свидетельствовать о нарушении целос­тности подсистем, составляющих данную систему» (Ashby, 1956). Иными словами, чтобы управлять сложными процессами, олицетворением кото­рых стали труднопредсказуемые рис­ки и глобальная взаимозависимость, обществу как субъекту управления надо целенаправленно поддерживать собственную сложность, разнообра­зие политических, экономических и культурных форм. Устойчивость и эво­люционный потенциал систем любой природы пропорциональны внутрен­нему разнообразию, накапливаемому на высших уровнях организации за счет упрощения и унификации низ­ших (Седов, 1988; Назаретян, 1987).


Достижения эволюционной биоло­гии помогают понять, почему толеран­тность как устойчивость к культурно­му и индивидуальному разнообразию повышает способность человечества к выживанию. Выдающийся российс­кий биолог А.Н. Северцов заметил, что в условиях высокой нестабильности эволюционные механизмы начинают работать на опережение — возникает так называемый «ароморфоз», когда у вида появляются новые качества, по­вышающие уровень его жизнедея­тельности и подготавливающие его к критическим изменениям среды оби­тания. Идея ароморфоза схожа с кон­цепцией преадаптации, предложен­ной Н.И. Вавиловым: в ходе эволюции виды накапливают те или иные полез­ные признаки еще до того, как они становятся для них действительно по­лезными. Таким образом природа за­пасается разнообразием, чтобы повы­сить устойчивость живых систем к изменениям. Идея роста вариативно­сти как критерия эволюционного прогресса получила дальнейшее раз­витие в биологии (И.И. Шмальгаузен, К.М. Завадский, В.И. Варшавский и Д.А. Поспелов), а также в теории антропосоциогенеза и этнических общ­ностей (В.П. Алексеев, С.А. Арутюнов, Л.М. Дробижева, Ю.В. Бромлей, Г. П. Григорьев). В частности, соглас­но К.М. Завадскому, в эволюции од­новременно осуществляются два тес­но связанных друг с другом процесса. С одной стороны, происходит объеди­нение разрозненных элементов в сис­тему, в множество, которое открывает возможность решения задач, ранее не доступных ни одному из составивших систему элементов. С другой стороны, идет процесс дифференциации сис­тем, когда появляются подсистемы — узкие специалисты, обладающие возможностью делать только одно дело, но зато делать его с самой высокой сте­пенью эффективности. Иными слова­ми, унификация и расширение вари­ативности — это две стороны одного и того же явления. В живом мире и в об­ществе они невозможны друг без дру­га: только в системе, во взаимодей­ствии с другими людьми и культурами личность получает возможность наи­более полно реализовать потенциал своей вариативности, свою неповто­римую индивидуальность (Асмолов, 1996, 2007).


Как писал отечественный психолог В.А. Вагнер, чем более развито сооб­щество, тем больше вариативность проявлений, входящих в это сообщество особей (Вагнер, 1928). Колебания ин­дивидуальной одаренности возрастают вместе с усложнением сообщества: от стадных животных к человеческому обществу. Эта закономерность показы­вает значимость вариативности инди­вида в расширении эволюционирующих систем, появлении новых куль­турных практик, рождении и гибели цивилизаций и культур (Асмолов, 2007). Из этого следует, что толерант­ность и альтруизм необходимы обще­ству для поддержания внутреннего разнообразия и, в конечном счете, для выживания в условиях высокой не­определенности и труднопрогнозиру­емых рисков.


Таким образом, анализ происходя­щих в XXI веке социальных измене­ний с точки зрения отдаленного (эво­люционного и исторического) про­шлого и будущего позволяет увидеть ограниченность парадигмы конфлик­та, показывает значимость сотрудни­чества, толерантности и альтруизма в развитии общества. Именно в долго­срочной перспективе, которую от­крывают перед нами сегодня теория игр, генетика и эволюционная психо­логия, становится очевидным, что конфликты и альтруизм тесно связа­ны друг с другом.


Русский революционер и ученый- энциклопедист Петр Кропоткин в по­лемике с Генри Гексли (яростным сто­ронником Ч. Дарвина), утверждавшим что соперничество — важнейший дви­гатель человечества (Гексли, 1988), выдвинул тезис о взаимопомощи «как преобладающем факторе природы». В своей работе «Взаимная помощь как фактор эволюции» (1902) Кропоткин доказывает, что в отличие от борьбы, которая может вести как к прогрессу, так и к регрессу, практика взаимопо­мощи представляет силу, всегда веду­щую к прогрессивному развитию. Уче­ный пытался доказать, что люди рас­положены помогать друг другу без принуждения. Он изучал взаимопо­мощь среди племен бушменов, эски­мосов, готтентотов и демонстрировал ее роль в создании родов и общин; в период Средневековья — цехов, гиль­дий, вольных городов; в Новое время — объединении людей по интересам, в создании кооперативов, страховых обществ, в развитии солидарности у рабочих во время их выступлений про­тив буржуазии. Кропоткин обосновал закон взаимной помощи и солидарно­сти как непременное условие прогрес­са человеческого общества, как фак­тор его эволюции (Кропоткин, 2007).


Идеи П.А. Кропоткина созвучны идеям о ноосфере французского ант­рополога и философа П. Тейяра де Шардена и русского ученого-естествоиспытателя В.И. Вернадского, а так­же концепции семиосферы Ю.М. Лотмана. Эволюция в целом и история человеческой культуры рассматрива­ется ими как постепенное, но не­уклонное возрастание осознанности, вовлечение живой и неживой приро­ды в знаковые процессы. Лауреат Нобелевской премии врач и философ А. Швейцер видел проявление нрав­ственного прогресса человечества в том, что в сферу солидарного сотруд­ничества вовлекается все больше лю­дей. Главный принцип «благоговения перед жизнью» этической концепции Швейцера реализуется, по его мне­нию, во взаимопомощи, взаимослужении, взаимоответственности людей (Швейцер, 1992).


Тезис Кропоткина о взаимопомо­щи привел к перевороту в эволюцион­ной теории в середине ХХ века. Совре­менные теории этологии и коэволю­ции во многом подтверждают его мысли. Формируется новый взгляд на истоки таких человеческих качеств, как альтруизм и эгоизм, на межгрупповые отношения, на ксенофобию и фашизм. Эти вопросы особенно важ­ны в контексте нашей темы.


Среди авторов, которые первыми сосредоточились на исследованиях этих важных человеческих проблем — основоположники так называемой те­ории родственного обмена: Р. Фишер, Д. Холдейн, У. Гамильтон. Они зало­жили традицию исследования эволю­ции альтруизма (реципрокного или взаимного альтруизма) у животных, рассматривая его в устойчивой связке с эгоизмом, и перекинули мостик к изучению происхождения этого каче­ства у человека. Идеал реципрокного альтруизма — это всем известное «зо­лотое правило этики»: поступай с дру­гими так, как хочешь, чтобы поступа­ли с тобой. Альтруистическое поведе­ние в процессе эволюции выступало и как средство повышения собственной репутации и социального статуса. Этот механизм поддержания альтруизма через улучшение репутации получил название непрямой реципрокности: вы совершаете альтруистический акт, жертвуете собой — это повышает вашу репутацию в глазах соплеменников, и вы имеете репродуктивный успех, ос­тавляя больше потомков (Марков, 2010).


В 1984 г. была опубликована книга социального психолога Р. Аксельрода «Эволюция сотрудничества», в кото­рой он рассматривает условия коопе­ративного взаимодействия в биологических системах, международных от­ношениях, бизнесе и т. п. В ее основу легло исследование, существенно по­влиявшее на представления ученых о феномене сотрудничества. Аксельрод опирался на классическую игровую модель, известную как «дилемма за­ключенного» (М. Флад, М. Дрешер, А. Такер), которая требует от игроков постоянного выбора между сотрудничеством и предательством. Проведя эксперимент с использованием специ­ально созданных компьютерных тур­нирных программ, ученый обнаружил, что в долгосрочной перспективе со­трудничество всегда предпочтительнее предательства. Согласно Аксельроду, ключевым условием успешности со­трудничества является долгосрочная перспектива отношений: «игроки мо­гут прийти к сотрудничеству, узнавая путем проб и ошибок о возможностях взаимовыгодного решения, путем имитации действий других успешных игроков или путем слепого отбора от­носительно более успешных страте­гий по сравнению с относительно ме­нее успешными» (Axelrod, 1990 (1984), p. 182). Другими словами, эгоистич­ные индивиды во имя собственного блага будут стремиться быть добрыми, прощающими и независтливыми. Это позволяет сделать вывод, что альтру­изм является эволюционно выигрыш­ной стратегией.


Американский экономист Самю­эль Боулз продолжил исследование сопряженной модели эволюции альт­руизма и эгоизма, когда, с одной сто­роны, развиваются такие качества, как доброта, альтруизм, самопожертвова­ние, а с другой — враждебность, воин­ственность, ненависть. Он, используя метод компьютерного моделирования, сталкивал между собой группы, отличающиеся моделями поведения. В ре­зультате выяснилось, что модель само­пожертвования выбиралась по той причине, что она была самой эффек­тивной для дальнейшего развития и существования группы (Боулз, 2011).


В 1990-х гг. руководитель про­граммы эволюционной динамики Гар­вардского университета М. Новак и профессор математики Венского уни­верситета К. Зигмунд показали, что «дилемма заключенного» описывает цикл человеческого поведения: стра­тегии, основанные на эгоизме, проиг­рывают тем, которые опираются на со­трудничество, а эти последние, в свою очередь, уступают место стратегиям с еще более альтруистическим подхо­дом. Затем появляются эгоисты, и все начинается сначала. Подобная модель «эволюционной динамики» становит­ся еще более реалистичной, если в нее ввести элемент случайности. Она по­казывает, что при благоприятных ус­ловиях конкуренция ведет к сотрудни­честву, а также показывает, насколько хрупок этот баланс.


Попытка ответить на вопрос, мог­ло ли современное общество развить­ся только лишь на основе конкурент­ного взаимодействия, была продол­жена в совместной книге М. Новака и Р. Хайфилда «Суперкооператоры. Альтруизм, эволюция и человеческое поведение. Или почему мы нужны друг другу, чтобы преуспеть» (Novak, Highfield, 2010).


Исследования на границе матема­тики и биологии, которые М. Новак с коллегами проводили на протяжении последних десятилетий, показали, что совместная деятельность необходима для того, чтобы добиться максималь­ного развития и совершенствования общества. Они подчеркивают, что аль­труизм является не менее важной дви­жущей силой эволюции, чем мутации, порождающие генетическое разнооб­разие, и селекция, направленная на отбор тех признаков, которые лучше всего подходят для данной среды оби­тания. Именно альтруизм и коопера­ция позволяют объяснить творческий характер эволюции (Novak, Highfield, 2010).


Выводы этого исследования кажут­ся справедливыми не только для лю­дей, организаций или государств, но и для таких примитивных форм жизни, как бактерии. С точки зрения борьбы за существование подобный альтру­изм, на первый взгляд, не имеет смыс­ла. Помогая другим, мы теряем соб­ственное преимущество. Однако дан­ная практика встречается даже среди низших организмов. Когда у одной бактерии возникают проблемы с по­глощением пищи, соседние клетки приходят ей на помощь, несмотря на то, что они являются конкурентами. По большому счету, это выглядит как фатальная аномалия. Согласно тради­ционным представлениям, естествен­ный отбор должен заставлять живые организмы вести себя таким образом, чтобы увеличивать собственные шан­сы на выживание и размножение.


Однако последние данные показа­ли, что способность к сотрудничеству и взаимопомощи чрезвычайно важна. Существа, находящиеся на различных уровнях развития и обладающие разными убеждениями, сотрудничают для того, чтобы жить. Некоторые бак­терии формируют колонии, в которых одни особи гибнут для того, чтобы прокормить других, пчелы непрерыв­но собирают пыльцу на благо улья. Аналогичные закономерности харак­терны и для человеческого общества. Современный мир представляет со­бой коллективное предприятие, кото­рое существует только благодаря со­вместной деятельности огромного числа людей.


Исследования в области эволюци­онной психологии показывают, что сопереживание и альтруизм появляют­ся на самых ранних этапах эволюции человека и по мере развития челове­ческого общества переносятся с бли­жайших родственников на все менее близких и даже совсем чужих людей.


Так, Ф. де Ваал утверждает, что кор­ни альтруизма и эмпатии уходят очень глубоко в эволюционное прошлое. Монополией на мораль обладают не только люди. Ключевая роль в мораль­ном функционировании принадлежит эволюционно «старым» отделам моз­га, а не только «моральной сети», рас­положенной в коре — эволюционно более позднем отделе мозга. Шимпанзе, как и дети в возрасте полутора лет, демонстрируют альтруистическое по­ведение без какого-либо вознагражде­ния в краткосрочной или долгосроч­ной перспективе. Они могут предложить другому шимпанзе палку, как ребенок предлагает карандаш, — про­сто потому, что они не могут иначе. И они делают это неоднократно, не по­лучая за это никакого вознаграждения (Waal de, 2009).


У людей альтруистическое поведе­ние может формироваться не только вследствие сопереживания, но и как результат усвоения социальных норм. Например, выяснилось, что большин­ство трех- или четырехлетних детей ведут себя обычно как эгоисты, но к 7—8 годам у них уже четко выражена готовность помочь ближнему. Специ­альные тесты показали, что чаще все­го альтруистическое поведение у детей основано не на бескорыстном жела­нии помочь, а на стремлении к равен­ству и справедливости (Марков, 2010).


Сама возможность формирования и передачи таких социальных норм появилась благодаря сотрудничеству, а не противоборству. Человеческая ком­муникация, служащая для передачи ценностей и норм, в своей основе кооперативна. Это убедительно пока­зывает М. Томаселло, опираясь на культурно-историческую психологию Л.С. Выготского. Коммуникация воз­никает в контексте взаимовыгодных форм сотрудничества, в рамках кото­рых особи, помогавшие другим, одно­временно помогали и себе (Томасел- ло, 2011). Это не столь очевидно, по­скольку в наши дни кооперативная коммуникация может использоваться в любого рода эгоистичных, нечест­ных, соревновательных и иных инди­видуалистических целях, значит, все они чисто теоретически могли стать контекстами, в которых закладывалась коммуникация человеческого типа. Тем не менее, способность к челове­ческому общению могла появиться лишь при условии наличия сопережи­вания, в широком смысле — совмест­но разделяемой интенциональности, то есть способности к разделению на­мерений, замыслов и целей. Это встра­ивание в намерения других, по мне­нию М. Томаселло, предполагает но­вые, свойственные только человеку социально-когнитивные и социально­-мотивационные навыки. По мнению Т.В. Ахутиной — автора вступитель­ной статьи к русскому изданию книги М. Томаселло, такое предствление о возникновении совместных намерений перекликается с мыслью Л.С. Вы­готского о социальном происхожде­нии высших психических функций у человека и о первом этапе социализа­ции — сознании «прамы». Для этого новообразования младенческого воз­раста характерно, что отношение к внешнему миру ребенка определяется отношением через другого человека (Выготский, 1984, с. 308).


Ч. Дарвин считал, что основы нрав­ственности у наших предков в ходе эволюции формировались в процессе межгрупповых столкновений. Его до­гадки находят подтверждение в рабо­тах современных эволюционных био­логов. Оказалось, что межгрупповая вражда и конфликты, которые, по мнению археологов и историков, в па­леолите были чрезвычайно интенсив­ны и кровопролитны, способствовали развитию альтруизма (Choi, Bowles, 2007). Альтруизм у наших предков из­начально был направлен только на членов своей группы и развивался в комплексе с парохиализмом — враж­дебностью к чужакам. До сих пор мно­гие политики цинично злоупотребля­ют этим механизмом, объявляя кого- то общим врагом, ведь общий враг — сильнейший катализатор для чувства единства сообщества. Впоследствии чувство заботы распространилось на соплеменников по принципу: кто де­лает добро, того встречают добром. В какой-то момент сопереживание дру­гому стало основой морали человека. По мнению нидерландского нейроби­олога Д. Свааба, пару тысячелетий на­зад это нравственное чувство было эффективно абсорбировано религия­ми (Harman, 2010). Биологическая цель морали — содействие членам сво­ей группы, поэтому первоначально моральный долг означал преданность в первую очередь семье, роду, общине. При определенных условиях сфера преданности может расширяться — до государства, континента, даже всего человечества.


Как отмечал Ю.М. Лотман, пере­ход от парадигмы борьбы противопо­ложностей к парадигме эволюции осмысляется все еще на прежнем, бо­лее привычном языке бинарных оппо­зиций (Лотман, 2000). Возможно, именно поэтому логика конфликта продолжает доминировать в нашем обществе. Метафоры борьбы и конку­ренции остаются чрезвычайно попу­лярными в научных исследованиях. В подтверждение этого можно привести множество примеров, в том числе и тот, что иногда сама «культура мира» определяется как «культура конфлик­тов» (Ройтер, 1998). Даже толерант­ность все еще понимается в рамках парадигмы конфликта: нередко она определяется через отрицание — как ненасилие, неагрессивность, отсут­ствие дискриминации и ксенофобии. В результате положительное содержа­ние толерантности остается неулови­мым, а меры по ее формированию принимают односторонний запрети­тельный характер. В конечном счете, такое упрощенное понимание ведет к укреплению интолерантных устано­вок, ярким примером которых явля­ется феномен политкорректности. Анализ многочисленных разработок психотехнологий формирования то­лерантности показывает, что логика их конструирования чаще завязана на категории интолерантности, которая по сравнению с толерантностью более привычна и естественна для восприя­тия. Это поднимает в контексте прак­тических разработок одну из самых сложных и значимых проблем — раз­ную степень восприимчивости инди­вида к феноменологии толерантности и интолерантности. Например, психо­логам хорошо известно, что негатив­ные стереотипы быстрее усваиваются и труднее поддаются изменениям. То есть на психологическом уровне интолерантность более проста и доступна для понимания, чем толерантность. Интолерантность лучше опознается, лучше понимается.


Нормы содействия, взаимопомо­щи, близкие к альтруизму, нормы, предполагающие поддержку, понима­ние в конфликтных ситуациях, рож­даются с большим трудом, чем инто­лерантность. Это наглядно демон­стрируют результаты эксперимента, проведенного с детьми 5—10 лет. Изу­чалось, как дети действуют в ситуаци­ях, когда в ходе смоделированной игры партнеры либо проигрывают, либо выигрывают. Оказалось, что мальчики умеют сострадать тому, кто проиграл, и пытаются ему как-то помочь только в возрасте до 8 лет, а сорадуются в слу­чае выигрыша — только до 7 лет. У де­вочек сострадание продолжается до 9— 10 лет, но они практически не умеют сорадоваться. Объясняя результаты этих экспериментов, А.Г. Асмолов приводит высказывание немецкого поэта Ж.П. Рихтера: «Сострадать мо­гут и люди, а сорадуются только анге­лы». Подвиг толерантности — это и подвиг сорадования, и подвиг состра­дания (Асмолов, 1998).


Разговор о толерантности заходит тогда, когда существует или возника­ет такой объект, с которым прими­риться нелегко, а иногда даже невоз­можно. Известный английский фило­соф П. Николсон считает, что всякое толерантное отношение с необходи­мостью включает примирение с некоторым отклонением (Nicholson, 1985). Причем субъект должен морально не соглашаться со значимым для него от­клонением. Если удается примирить­ся с отклонением, то необходимо, с одной стороны, с чем-то расстаться (например, с желанием оскорбить, подавить или вытеснить кого-то) и, в то же время, с другой — сохранить при­верженность своим собственным убеждениям. Эта борьба между при­верженностью собственным взглядам и признанием позиции и убеждений других определяет толерантность как внутренне напряженную категорию, более сложную для понимания по сравнению с интолерантностью.


Когда ставятся исследовательские или практические задачи формирова­ния толерантного сознания, самым легким способом подойти к его изуче­нию оказывается путь от противного — через интолерантность. Неслучайно агрессивное или отклоняющееся пове­дение привлекает гораздо больше ис­следователей, чем изучение поведения людей, совершающих гуманные поступки или просто не нарушающих общепринятые социальные нормы. Безусловно, в первом случае, изучая такие меньшинства, ученые получа­ют более яркие и впечатляющие ре­зультаты.


В прикладном аспекте борьба с интолерантным поведением также имеет богатую традицию. Например, в рамках «вентиляционистского» под­хода, названного так известным ис­следователем агрессивного поведения Л. Берковицем и предполагающего поиск способов снижения агрессивно­сти посредством «выпускания пара», разрядки негативных эмоций (Берковиц, 2002). Но это направление, как универсальный способ борьбы с де­структивным поведением, потерпело фиаско. Об этом свидетельствуют эк­сперименты с воображаемой агрессией. Тем самым было опровергнуто представление о том, что дети, раз­ряжающие свою агрессию в воин­ственных и компьютерных играх, могут таким образом избавиться от своих агрессивных побуждений. Напротив, вероятность проявления ре­альной агрессии в будущем даже по­вышается.


Психологами был проведен ряд блестящих экспериментов, в которых на основе конструирования группо­вого интолерантного поведения уда­лось получить впечатляющие резуль­таты, демонстрирующие непродук­тивность и фатальность довлеющей в обществе парадигмы конфликта. Это — уже упоминавшийся выше экспери­мент М. Шерифа по изучению про­цессов конкуренции и кооперации; эксперименты Г. Тэджфела с коллега­ми по изучению феноменов «аутгрупповой враждебности» и «ингруппового фаворитизма» (Tajfel, Turner, 1979); нашумевшие в свое время экспери­менты С. Милгрема (Milgram, 1974); печально известный «тюремный экс­перимент» Ф. Зимбардо (Haney, Zimbardo, 1977); и эксперимент Дж. Эллиот по изучению феномена дискрими­нации, проводившегося на школьни­ках начальных классов (Elliot, 1977).


Опасность деструктивных соци­альных процессов волнует не только психологов. После Второй мировой войны особую значимость приобрел вопрос о том, каким образом законо­послушные, порядочные, любящие свои семьи и в общем цивилизованные люди могут превратиться (иногда за очень короткое время) в выраженных ксенофобов, хладнокровных убийц, фашистов и палачей. Актуальность этого вопроса подчеркивает убийство 1 августа 2011 г. Андресом Брейвиком, решившим, по его словам, «остано­вить исламизацию Европы», 76 чело­век в Норвегии — в стране с одним из самых низких уровней преступности.


Для исследования особенностей развития социально опасных процес­сов были проведены многочисленные эксперименты. Один из них принад­лежит преподавателю истории коллед­жа в Калифорнии (Поло Альто) Рону Джонсу. В контексте изучения различ­ных политических режимов и форм правления в курсе современной исто­рии он предложил студентам поуча­ствовать в учебном недельном экспе­рименте — создании на основе 30 слу­шателей его курса движения, целью которого было уничтожение демокра­тии. Был определен главный «порок» демократии — она культивирует в лю­дях индивидуализм. Движение созда­валось под девизом «Сила через дисциплину, сила через сообщество, сила через действие, сила через гордость». Было придумано название движения — «Третья волна» (в соответствии с по­верьем, что в серии океанских волн третья волна — самая мощная), создан логотип, введены правила для участ­ников движения (соблюдать дисцип­лину, сидеть прямо, перед ответом вставать, перед тем как задать вопрос, поднимать руку, обращаться к учите­лю «Мистер Джонс» и отвечать пре­дельно лаконично (не более трех слов), а также правила привлечения новых членов. Через день в группе было уже 43 человека, а еще через день после того, как Джонс научил участников приемам вербовки новых членов, их стало более двухсот. Дисциплина сра­зу же принесла свои плоды — у многих участников повысилась успеваемость, но появились первые доносчики, со­общавшие учителю о случаях наруше­ния членами «Третьей Волны» учреж­денных правил, все чаще стали появ­ляться случаи дискриминации тех, кто не примкнул к движению, начали про­исходить стычки с другими молодеж­ными группами (например, с байкерами-анархистами). Те, кто решил вый­ти из движения, стали считаться предателями, а кто выступал против, — врагами. Джонс отмечал, что уро­вень дисциплины и лояльность проек­ту, учитывая раскрепощенность и сво­бодолюбие американцев, были просто невероятны. Поэтому эксперимент начал выходить из-под контроля. В связи с этим Джонс объявил, что «Тре­тья Волна» является частью всемирно­го движения и что на следующий день намечено сообщить всей стране о его существовании и принять участие в президентских выборах, чтобы до­стичь поставленных целей.


На всеобщем собрании «Третьей Волны» вместо кандидата в президен­ты участники увидели пустой экран. После нескольких минут напряженно­го ожидания Джонс объявил участни­кам истинную цель эксперимента — исследование фашизма — и показал им фильм о Третьем Рейхе. Этот экспери­мент получил большой резонанс. И без специальных исследований было по­нятно, что такое может случиться с целой страной, но стало страшно, что это может произойти так быстро. На основе этого эксперимента было сня­то три фильма, один из которых доку­ментальный — «План урока» (2010). Второй был художественным и вышел в прокат в 2008 г. («Волна» Денниса Ганзеля). В нем действие перенесено в современную Германию. В фильме во всех подробностях показано превра­щение раскрепощенных современных немецких ребят в фашистов. В отли­чие от эксперимента фильм кончает­ся трагически. Эксперимент можно прекратить, фильм — выключить, но реальные события нельзя остановить и перемотать назад, чтобы начать сна­чала теперь уже правильно.


Эти работы не только послужили мощным толчком для научных иссле­дований по данной проблеме, но и привели к осознанию негативных по­следствий развития событий по подоб­ным сценариям на уровне обществен­ного сознания. К сожалению, пока приходится констатировать, что столь же впечатляющих экспериментов по конструированию толерантного пове­дения пока не существует.


Анализируя социально-психологи­ческие исследования, мы отчетливо видим в них зарождение основ для формирования промежуточного пери­ода перехода от парадигмы конфлик­та к парадигме солидарности в эконо­мических, социальных и гуманитар­ных науках. Это является результатом развеяния навязанных парадигмой конфликта ожиданий серьезных сис­темных кризисов в науке и в обще­ственной практике, которые в значи­тельной степени сегодня связаны с эти­ческими факторами. Особое значение приобретает морально-психологичес­кая составляющая научных концепций, которая сама служит средством преоб­разования действительности (Шихирев, 1997). В Уставе ЮНЕСКО звучит мысль о том, что войны начинаются, прежде всего, в умах людей. И в умах же происходит поворот к миру. Прин­цип толерантности в качестве соци­альной и психологической основы культуры мира и согласия между наро­дами активно внедряется рядом авто­ритетных общественных организаций. Именно он может выступить проме­жуточным переходным этапом от па­радигмы конфликта к парадигме соли­дарности. Оставаться в рамках методо­логической парадигмы конфликта становится все более неуютно и даже опасно.


С 1980— 1990-х гг. стали появлять­ся работы по изучению самого фено­мена толерантности, на многие из которых мы будем ссылаться. Их ос­нова была заложена довольно давно, но тема, в силу доминирования па­радигмы конфликта, не была широ­ко подхвачена. Из психологов первым обратился к изучению толерантности Г. Олпорт в ставшей уже классической работе «Природа предрассудка», где он впервые ввел термин «толерантная личность», подразумевая под этим человека, «который одинаково друже­любно настроен ко всем людям без исключения. Ему безразлична раса, цвет кожи или вероисповедание. Он не просто терпит все это, он любит людей» (Allport, 1954). Вклад этой ра­боты в психологию толерантности со­стоит в том, что в ней определены черты толерантной и интолерантной личности, детально описаны условия их развития у индивида и то, какую роль в этом играют условия его соци­ализации.


В России ученые тоже разраба­тывают парадигму толерантности начиная с работ П. Кропоткина. В современной российской науке в контексте методологии исследова­ния сложных систем с позиции их ва­риативности, сложности и разнообра­зия (Асмолов, 1996) все острее осоз­нается необходимость перехода от методологии анализа межчеловеческих отношений, фокусирующейся на конфликтах, к методологии, фокуси­рующейся на изучении кооперации, сотрудничества, согласия и единства.


Эта мысль проводится в работах со­циологов, изучавших социальную на­пряженность в обществе (Давыдов, 1992; Дмитриев, Кудрявцев, 1993; Ру­кавишников, 1990; Куконков, 1995; Степанов, 1996 и др.); межэтническую напряженность как проявление про­тиворечий между тенденциями к межкультурному объединению и к призна­нию значимости отличительности в поликультурном обществе (Солдатова, 2001).


Толерантность в качестве ценно­сти интегрированного общества, ос­новополагающего нравственного принципа солидарности человече­ства, практики действия во взаимо­отношениях между людьми, пози­тивной личностной характеристики привлекла в последние годы внима­ние многих исследователей в России (А.Г. Асмолов, А.А. Гусейнов, Л.М. Дробижева, Н.М. Лебедева, В.А. Лектор­ский, Г.У. Солдатова, В.А.Тишков, М.Б. Хомяков, Л.А. Шайгерова и др.).


Проведенный нами анализ иссле­дований в области философии, теории культуры, социальной психологии, экономики, генетики и эволюцион­ной биологии показывает, что в науч­ном сознании выход за пределы пара­дигмы конфликта уже произошел. Это хорошо видно по изменившимся сим­волическим обобщениям и метафорам, пронизывающим сегодня все науки о человеке («понимание», «диалог», «полифоничность», «сложность», «плюра­лизм», «Другой» и др.).


Развитие новой парадигмы отра­жается также в формировании науч­ных и научно-практических сооб­ществ, ее продвигающих (Кун, 1975). Яркий пример — это всероссийское сообщество ученых и практиков, ко­торое возникло при поддержке Феде­ральной целевой программы «Формирование установок толерантного со­знания и профилактика экстремизма в Российском обществе» (2001—2005 гг.). Оно сохранилось в том или ином виде до настоящего времени. Существуют научно-практические Центры толерантности в различных регионах России; исследовательские группы; сообщества психологов и педагогов, создающих и продвигающих социо­культурные технологии конструирова­ния толерантности и профилактики ксенофобии в детском и подростковом возрасте; издается специальный жур­нал сообщества «Век толерантности».


Признаки формирования новой парадигмы проявляются также в осо­бом внимании к разработке методов исследования толерантности, практи­ческих программ и технологий ее кон­струирования (Солдатова и др., 2002; Лебедева и др., 2003; Солдатова и др., 2004; Солдатова, Макарчук, 2006; Ис­кусство жить с непохожими людьми, 2009 и др.). Формами институциона­лизации междисциплинарной пара­дигмы толерантности являются специ­ально разработанные университетские курсы, различные варианты спецкур­сов по психологии толерантности, психологии альтруизма, практикумы по социокультурным технологиям формирования толерантности и про­филактики ксенофобии, практикумы по психодиагностике и исследованию толерантности. В последние годы по­явились и специализации, построен­ные на идее перехода от парадигмы конфликта к парадигме толерантнос­ти, например, «Психология перегово­ров» на факультете психологии МГУ имени М.В. Ломоносова.


Какие имеются сегодня перспекти­вы укоренения ценностей толерантно­сти в общественном сознании? Как показывает мониторинг, который бо­лее 25 лет проводит известный социо­лог Р. Инглехарт, в европейских стра­нах происходит неуклонный рост зна­чимости «постматериалистических» ценностей — возможности свободно выбирать стиль жизни и выражать себя, доверия и терпимости. Особен­но заметен этот сдвиг в демократичес­ких странах с высоким уровнем эко­номического развития (Inglehart, 2000). По мнению У. Бека, у новых поколений сильно развита мораль, и она не ограничивается национальными границами — они проявляют, по его словам, эгоистичный альтруизм. К эгоистичным альтруистам относятся, например, те, кто строят свою карье­ру и при этом находят время на по­мощь бездомным или инвалидам. У. Бек считает, что это не самопожертво­вание, а отчасти расчет, сочетание любопытства и желания помочь, а также стремление узнать другой мир и что-то новое о себе (Beck, Willms, 2003). В мире много эгоистичных альтруистов, альт­руистичных эгоистов и, к счастью, есть и просто альтруисты. Это все те, кто попадает в категорию толерантных ин­дивидов, количество которых, по дан­ным разных лет всероссийского мони­торинга толерантности, доверия и ксе­нофобии, в среднем составляет 76% от числа опрошенных (Солдатова и др., 2004; Солдатова, Филилеева, 2006; Сол­датова, Нестик, 2010). Это очень хоро­шая основа для формирования и продвижения парадигмы толерантности в общественном сознании россиян.


Многие сторонники толерантнос­ти видят в ней панацею от всех соци­альных бедствий, в то время как она — лишь промежуточный этап в движе­нии от конфликта к взаимопонима­нию, диалогу, взаимодействию и со­трудничеству. Без диалога толерант­ность неустойчива, потому что она возникает в конфликтной ситуации, но сама по себе не разрешает этого конфликта, не устраняет его причин, не снимает противоречия между кон­фликтующими сторонами. Толерант­ность всего лишь делает возможным ненасильственный диалог между сто­ронами. Отсутствие войны еще не означает мир, так как конфликтующие стороны остаются на своих исходных позициях (Перцев, 2005). Для движе­ния вперед нужна не просто устойчи­вость к различиям, а поиск точек соприкосновения, творческое взаимо­действие.


Поэтому так важен поиск подходов к формированию толерантности через положительные, диалогические фор­мы взаимодействия — альтруизм, вза­имопомощь, кооперацию.


Недавно журнал Forbes провел эк­спертный опрос и попытался пред­сказать, какие профессии будут вос­требованы в ближайшие 10 лет. Две прогнозируемые профессии из деся­ти, стоящих на первых местах, оказа­лись связаны с проблемами межчеловеческих отношений, решение которых, с одной стороны, связано с конфликтами, с другой — с проблема­ми конструирования толерантности и управления рисками ксенофобии. Войны и конфликты востребуют «универсальных солдат», профессиональ­ных бойцов для проведения операций по «принуждению к миру», «восста­новлению конституционного поряд­ка», обезвреживанию террористов и мятежников. Для работы с вызванны­ми конфликтами миграционными по­токами будут необходимы «эксперты по абсорбции, национальным и рели­гиозным конфликтам» — новая профессия в мире, в котором все более перемешиваются расы, этнические группы и религии. Для интеграции все возрастающих миграционных потоков в принимающее общество необходи­мы профессионалы, которые сочетали бы в себе качества посредников, пере­говорщиков и психологов.


Человечество сегодня пишет сце­нарий своего будущего. Можно сколь­ко угодно ругать толерантность, но в контексте историко-эволюционной перспективы у человечества нет ино­го козыря в его сценарии выживания.


Список литературы:


 




  1. Асмолов А.Г. Психология личности. — М.: Смысл, 2007.




  2. Боулз С. Микроэкономика. Поведение, институты и эволюция. — М.: Дело, 2011.




  3. Выготский Л.С. Младенческий возраст. — М., 1984.




  4. Дмитриев А., Кудрявцев В., Кудрявцев С. Введение в общую теорию конфликта. — М., 1993.




  5. Журавлев А.Л., Нестик Т.А., Соснин В.А. Психологические аспекты ядерного сдерживания и стратегической стабиль­ности // Психологический журнал. — 2011. - Т. 32. - №2.




  6. Здравомыслов А. Социология конфлик­та. — М., 1996.




  7. Зиммель Г. Человек как враг // Социоло­гические исследования. — 1994. — №2. — С. 114—119.




  8. Иванченко Г.В. Принцип необходимого разнообразия в культуре и искусстве. — Та­ганрог: Изд-во ТРТУ, 1999.




  9. Козер Л. Функции социального конфлик­та. — М.: Дом интеллектуальной книги, 2000.




  10. Кокошин А.А. Обеспечение стратегичес­кой стабильности в прошлом и настоя­щем: теоретические и прикладные вопро­сы. — М.: КРАСАНД, 2009.




  11. Лебедева Н.М., Лунева О.В., Стефаненко Т.Г., Мартынова М.Ю. Межкультурный диалог. Тренинг этнокультурной ком­петентности. — М., 2003.




  12. Лотман Ю.М. Семиосфера. — СПб: Ис- кусство—СПБ, 2000.




  13. Марков А. Рождение сложности. — М.: Астрель, Corpus, 2010.




  14. Махлин В.Л. Я и Другой: К истории ди­алогического принципа в философии XX в. — М., 1997.




  15. Назаретян А.П. «Столкновение цивили­заций» и «Конец истории» // Обществен­ные науки и современность. — 1994. — №6.




  16. Нестик Т.А. Тенденции развития совре­менной социальной психологии за рубе­жом // Личность. Культура. Общество. Международный журнал социальных и гуманитарных наук. — 2008. — Т. 10. — Вып. 1 (40). — С. 159—161.




  17. Перцев А.В. Современный миропорядок и философия толерантности // Философ­ские и лингвокультурологические про­блемы толерантности. — М.:ОЛМА- ПРЕСС, 2005. — С. 29—51.




  18. Ройтер В. Год 2000: на пути к культуре мира и ненасилия. — М.: Элит-клуб, 1998.




  19. Солдатова Г.У. Психология межэтничес­кой напряженности в ситуации социаль­ной нестабильности: Автореферат дисс. ... доктора психол. наук. — М., 2001.




  20. Солдатова Г.У., Кричевец О., Филилеева Е.В. Мониторинг толерантности, со­циального доверия и ксенофобии. Бюл­летень №1. — 2004.




  21. Солдатова Г.У., Шайгерова Л.А., Кравцо­ва О.А., Xухлаев О.Е. Психодиагностика толерантности // Психологи о мигрантах и миграции в России: информационно­аналитический бюллетень. — М.: Смысл, 2002. — №4.




  22. Солдатова Г.У., Шайгерова ЛА., Проко­фьева Т.Ю., Кравцова О.А. Практикум по психодиагностике и исследованию толе­рантности личности. — М.: МГУ, 2003.




  23. Томаселло М. Истоки человеческого об­щения. — М.: Языки славянских культур, 2011.




  24. Швейцер А. Благоговение перед жизнью. — М., 1992.




  25. Axelrod R. The evolution of cooperation. — New York: Basic Books, 1990 (1984).




  26. Batson C.D. The altruism question: Toward a social-psychological answer. — Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1991.




  27. Beck U., Willms J. Conversations with Ulrich Beck. — Cambridge: Polity Press, 2003.




  28. Choi J.K., Bowles S. The coevolution of parochial altruism and war // Science. — 2007. Vol. 318. — P. 636—640.




  29. Ferguson R.B., Farragher L.E. The anthropology of war: a bibliography of war. — New York: Guggenheim Foundation, 1988.




  30. Forgiveness and reconciliation: religion, public policy, and conflict transformation / Ed. by R.G. Helmick, R.L. Petersen. — Radnor, Pennsylvania: Templeton Found­ation Press, 2002.




  31. Frey B.S. Not just for the money: an economic theory of personal motivation. — Northampton, MA: Edward Elgar, 1997.




  32. Handbook on building cultures of peace / Ed. by J. de Rivera. — New York: Springer, 2009.




  33. Haney C., Zimbardo P. The socialization into criminality: On becoming a prisoner and a guard // Law, justice, and the individual in society: Psychological and legal issues / J. Tapp, Levine (Eds.). — New York: Holt, Rinehart & Winston, 1977. — P. 198—223.




  34. Harman O. The price of altruism. George Price and the search for the origins of kindness. — W.W. Norton & Company, 2010.




  35. Meier S. A survey of economic theories and field evidence on pro-social behavior // Economics and psychology: a promising new cross-disciplinary field / Ed. by B.S. Frey, A. Stutzer. — Cambridge: MIT, 2007. — P. 51—87.




  36. Milgram S. Obedience to authority: An experimental view. — New York: Harper & Row, 1974.




  37. Nordstrom C. A different kind of war story. — Philadelphia: University of Pennsilvania Press, 1997.




  38. Novak M., Highfield R. Supercooperators. Altruism, evolution and human behaviour or Why we need each other to succeed. — Free Press, 2010.




  39. Peace and reconciliation: In search of shared identity / Ed by S.C.H. Kim, P. Kollontai, Hoyland. — Hampshire: Ashgate Publish­ing, 2008.




  40. Ross M.H. The culture of conflict: Interpretations and interests in comparative perspective. — New Haven: Yale University Press, 1993.




  41. Sherif C.W., Harvey O.J., White B.J., Ho­od W.R., Sherif C.W. Intergroup cooperation and competition: The Robbers Cave experiment. — Norman, OK: University Book Exchange, 1961.




  42. Sherif M., Harvey O.J., White B.J., Ho­od W.R., Simons A. WAR: Back to the future // Annual Review of Anthropology. — 1999. Vol. 28. — P. 73—108.




  43. Tajfel H., Turner J.C. An integrative theory of intergroup conflict // The social psychology of intergroup relations / W.G. Austin, S. Wor- chel (Eds.). — Monterey, CA: Brooks/Cole, 1979. — P. 33—47.




  44. Tetlock Ph.E., McGuire Ch.B., Mitchell G. Psychological perspectives on nuclear deterrence // Annual Review of Psychology. 1991. — Vol. 42. — P. 239—276.



  45. Weber M. The theory of social and economic organization / Transl. by A.M. Henderson and Talcott Parsons. — New York, 1950.