XXI век станет веком небывалых по объему миграционных перемещений на глобальном уровне, что приведет к существенным изменениям мировой картины расселения человечества и состава населения отдельных стран и целых континентов. Перемены таких масштабов неизбежно обернутся серь­езнейшим вызовом существующему порядку вещей. Ключевая роль мигра­ции в уже происходящих и ожидаемых переменах заставляет говорить о миг­рационном вызове как о важнейшей самостоятельной части этого более широкого, многопланового вызова. В частности, миграционный вызов ста­нет вызовом толерантности, ибо он подвергнет испытанию способность сотен миллионов, а может быть, и миллиардов людей проявлять терпи­мость к инаковости своих сограждан, соседей, коллег по работе, всех, кто входит в их ближнее и дальнее окру­жение и с кем у них возникают отношения и взаимодействия.

Проблема миграционного вызова для России, являющейся страной Се­верного кольца, стоит еще острее, чем для многих других развитых стран. Сейчас Россия быстро теряет позиции в мировой демографической иерар­хии, опустившись к настоящему вре­мени на 9-е место. Население страны - 143 млн. человек — составляет 2,1% мирового населения, хотя Россия за­нимает почти 13% мировой суши.

Уже в середине 1960-х гг. в нашей стране установилось такое соотноше­ние рождаемости и смертности, кото­рое в долговременном плане не обес­печивало даже простого возобновле­ния поколений, что и привело к тому, что с 1992 г. естественный прирост на­селения России сменился его есте­ственной убылью. И это не временный кризис, по завершении которого все встанет на свои места и Россия вернет­ся к расширенному воспроизводству населения, а устойчивые перемены в массовом демографическом поведе­нии, которые произошли не только в России, но и в подавляющем боль­шинстве развитых стран.

Миграция — единственная возмож­ность хотя бы частично компенсиро­вать потери от депопуляции, по край­ней мере, в течение ближайших деся­тилетий. Сегодня закрыть двери перед иммигрантами или жестко регулиро­вать их приток, выборочно принимая, например, только зарубежных сооте­чественников, значит смириться с не­прерывным сокращением населения, его старением, дальнейшим снижени­ем места России в мировой демографи­ческой иерархии, непрерывным ухуд­шением и без того не лучшего соотно­шения население/территория и т. п.

Замедлить или прекратить сокра­щение населения России, как того тре­бует официальная Концепция демогра­фической политики РФ до 2025 г. (ста­билизировать численность населения к 2015 г. и «обеспечить постепенное уве­личение численности населения, в том числе за счет замещающей миграции, до 145 млн. человек» к 2025 г.), может только реализация стратегии активно­го привлечения иммигрантов. В Кон­цепции демографической политики ставится задача обеспечить миграци­онный прирост на уровне не менее 200 тыс. человек ежегодно к 2016 г. и более 300 тыс. человек ежегодно к 2025 г.

Реально речь должна, видимо, идти о гораздо больших цифрах (примерно о 0,5—1 млн. человек в год), поскольку объемы иммиграции, компенсирую­щей естественную убыль населения, задаются размерами этой убыли, а она, по реальным прогнозам, не сможет пе­рекрываться приростом в 200 или 300 тыс. человек в год. Кроме того, мигра­ционный прирост должен компенсиро­вать и эмиграцию, которую также нельзя совсем сбрасывать со счетов. Даже если не пытаться дать точную оценку потребности в иммигрантах, ясно, что речь, вероятно, будет идти о нескольких сотнях тысяч человек в год.

Такой объем ежегодной миграции намного превосходит ее современный (во всяком случае, регистрируемый) уровень, что может обернуться трудно­разрешимыми социально-политичес­ким проблемами. Даже поддержание нынешнего регистрируемого мигра­ционного прироста (в последние годы порядка 250 тыс. человек), а тем более его увеличение возможно только при приеме иноэтничной миграции, вна­чале — коренных народов стран Сред­ней Азии, а впоследствии (после ис­черпания этого ресурса) — мигрантов из стран «дальнего» зарубежья, преж­де всего, стран Южной, Восточной и Юго-Восточной Азии.

Это существенно усложнит про­блему интеграции мигрантов в рос­сийское общество и, если не будут найдены пути решения или хотя бы значительного смягчения этой про­блемы, может сделать прием необхо­димого по демографическим и эконо­мическим соображениям количества мигрантов невозможным.

Как и в других странах, при стра­тегии ежегодного привлечения и приема большого числа иммигрантов будет быстро меняться состав насе­ления России, в том числе, этничес­кий и конфессиональный. К середи­не XXI века мигранты и их потомки с довольно высокой степенью вероят­ности могут составить порядка трети населения нашей страны, а к концу века потомки сегодняшних россиян могут и вовсе оказаться в меньшинстве.

Антимигрантская мифология и миграционная реальность

Еще 20 лет назад слово «мигрант» не порождало в России никаких нега­тивных ассоциаций. На исходе совет­ского времени оно вошло — впервые с негативными коннотациями — в политический словарь в Латвии и тогда слу­жило подогреванию антирусских на­строений. Но довольно скоро после распада СССР антимигрантский дис­курс возник и стал набирать силу в России, сделался неотъемлемой час­тью и властного, и масс-медийного дискурсов. И тот, и другой способству­ют нагнетанию алармистских настро­ений и несут ответственность за то, что за короткое время в стране сложилась устойчивая антимигрантская мифоло­гия и одним из существенных компо­нентов общественных настроений ста­ла мигрантофобия.

Как и всякая мифология, антимигрантская мифология является крайне односторонней. Она бережно коллек­ционирует все отрицательные прояв­ления и последствия иммиграции, не желая видеть и не видя ее положитель­ной роли. Тем самым она наглухо от­гораживает поверивших в нее людей от реальности. В реальности же иммиг­рация по ряду причин, в том числе, и в силу присущих ей положительных сторон, оказывается неизбежной. Противоречия между мифологией и реальностью приводят к крайней про­тиворечивости, непоследовательности и властного, и медийного дискурсов.

В случае с масс-медиа ситуация понятная: СМИ обязаны отображать и ретранслировать многообразие взглядов, присутствующих в обществе. Но разноголосица оценок, высказыва­емых различными ведомствами, и вы­бор ими подходов, часто противореча­щих друг другу, свидетельствуют об отсутствии у власти четких представ­лений о проблеме. Стремление ве­домств демонстрировать самостоя­тельность и их неспособность придер­живаться какой-то одной линии доходит до абсурда. Генпрокуратура и СКП устраивали своеобразное сорев­нование по поиску виновных в коррек­тировке квот в субъектах Федерации (весна-лето 2009) [3]. Представители ведомств, пользующиеся оценками ФМС России, выдают их за свои — ве­домственные (погранслужба, главный санитарный врач Г. Онищенко). Пред­ставители одного ведомства демонстрируют противоположные позиции оценки (ГУВД Москвы). Нередко одни и те же ведомственные началь­ники на протяжении короткого вре­мени высказывают разные, порой противоположные мнения.

Потеря ориентиров затронула и политиков. В начале 2000-х гг. позиции были четко определены: левые и наци­онал-патриоты были ярыми против­никами иммиграции, тогда как правые выступали их оппонентами. Сегодня политическое измерение трансформи­ровалось: член Общественной палаты РФ М. Шевченко выступает за приток мигрантов. Он заявил: «Мы заинте­ресованы в том, чтобы люди из госу­дарств бывшего СССР приезжали в нашу страну» (Комсомольская правда, 3 декабря 2008 г.). Его поддерживает председатель Исламского комитета России Г. Джемаль (там же), а В. Ми­лов, политик, представляющий либе­ральный фланг несистемной оппози­ции, позволяет себе ярые антимиг- рантские, на грани ксенофобных «либерал-националистические» вы­ступления (Газета.гц, 20 декабря 2010 г.).

В результате общество дезориенти­ровано, нетерпимость к иммигрантам и всему, что с ними связано, начинает казаться естественной и даже привет­ствуемой реакцией на новую ситуа­цию. Между местным населением и приезжими нарастает отчужденность, процессы интеграции мигрантов за­медляются, а то и вовсе блокируются.

Дезинтеграция — ненормальное состояние общества, делающее его не­жизнеспособным. Любая дальновид­ная политика, не нацеленная на нара­стание напряженности в обществе, а тем более на его распад, должна вклю­чать в себя заботу об ослаблении дезинтеграционных процессов и повышении социальной сплоченности. Это полностью относится и к миграцион­ной политике. Нельзя одновременно признавать неизбежность и полез­ность миграции, принимать значи­тельное количество мигрантов и не заботиться об их интеграции. Эта мысль хорошо выражена в названии отчета Независимой комиссии по им­миграции, рекомендации которой в свое время были положены в основу Закона об иммиграции в ФРГ: «Струк­турируя иммиграцию — поощряя интеграцию» [15].

Политики часто подвержены со­блазну опираться на древний принцип «разделяй и властвуй!», далеко не бес­смысленный в плане кратковремен­ной политической конъюнктуры. Мо­жет быть, этим соблазном и объясня­ется то, что быстрое распространение мигрантофобии в России в последние десятилетия происходило не без учас­тия власти. Однако если возобладает более ответственное отношение к бу­дущему России, в том числе и к ее миг­рационному будущему, то власть дол­жна будет не только сама полностью освободиться от антимигрантской ри­торики, но и попытаться развеять уже сложившуюся антимигрантскую ми­фологию в сознании граждан России. Сделать это теперь будет непросто, борьба с этой мифологией должна стать одной из задач адекватной миг­рационной политики. Но именно од­ной из задач, потому что решение этой задачи — избавление от укоренивших­ся негативных взглядов и предрассуд­ков и соответствующей им практики невозможно без одновременного решения второй задачи — предложе­ния обществу убедительной альтерна­тивы, предполагающей прием достаточно большого количества мигран­тов при минимизации рисков, имманентно присущих крупномасш­табным миграциям.

Какой может быть эта альтернатива?

Интеграция мигрантов и границы толерантности

Любое общество, испытывающее коллективную неудовлетворенность, внутреннее напряжение, склонно к социальным фобиям, к стремлению найти виновника своих проблем. Чаще всего это «чужие» — внешние «супостаты», внутренние «враги наро­да», этнические или конфессиональ­ные меньшинства. Понятно, что на роль «чужих» как нельзя лучше подхо­дят иммигранты. Поэтому негативное отношение к мигрантам в России — в значительной степени отражение ее нерешенных внутренних вопросов, если ослабеет острота этих вопросов, ослабеет и мигрантофобия, нетерпи­мость по отношению к приезжим.

Но напряжение в отношениях между местным населением и мигран­тами, возникающее во всех случаях появления заметного количества при­шлого населения, имеет все же и дру­гие причины, имманентные самому процессу миграции на заселенные тер­ритории. Такая миграция предполагает последующее налаживание отноше­ний между местным и пришлым насе­лением, и оно всегда наталкивается на существенные трудности. Это в пол­ной мере относится и к современным миграциям в развитые страны.

Понять причины наблюдающегося повсеместно отторжения мигрантов, мигрантофобии, требований прекра­тить прием иммигрантов и т. п. не так просто. И общество в целом, и его эли­та в развитых странах достаточно хо­рошо осознают грозящую им всем де­популяцию, нехватку рабочих рук на рынке труда, иными словами, свою потребность в людях, для удовлетворе­ния которой противники иммиграции обычно настоятельно рекомендуют повышать рождаемость. В России с ее огромными просторами все понима­ют, что стране нужны люди. Почему же тогда так велико неприятие миграции, которая может обеспечить приток практически любого количества лю­дей, причем уже «готовых», взрослых, на вынашивание, выхаживание, вы­кармливание, социализацию которых не нужно затрачивать никакие силы и средства?

Потому что это другие люди. Они живут по другим законам, имеют дру­гую систему ценностей, не совмести­мую с законами и ценностями местно­го населения.

Сейчас жители многих развитых стран, принимающих большое коли­чество мигрантов, испытывают беспо­койство именно по поводу того, что большой приток мигрантов, влекущий за собой изменение состава населе­ния принимающих обществ, несет угрозу их коллективной идентичнос­ти и их системе ценностей. Как отме­чает Д. Коулмэн, если последующие поколения мигрантов и лица смешан­ного происхождения станут все боль­ше идентифицировать себя с населе­нием той страны, куда они приехали, то изменение состава населения не будет иметь особых последствий. Если же, напротив, они в большей степени станут определять себя как нечто от­личное от коренного населения, убы­вающего как по абсолютной числен­ности, так и относительно, то ситуа­ция будет иной. Подобные процессы могут иметь самые разнообразные и существенные последствия, могут по­влиять на идентичность той или иной страны, на социальную сплоченность ее населения. Может возникнуть си­туация, когда разные группы людей за­хотят говорить на разных языках, нач­нут требовать, чтобы использовались различные системы права. У этих групп могут быть различные ориентации, с точки зрения внешней политики стра­ны, в которой они живут, и т. п. [6].

Эти опасения вполне обоснованы, так как у мигрантов так же, как и у жителей принимающих стран, есть свои ценности, которыми они могут не захотеть поступаться. Их ценности ча­сто не совпадают с ценностями при­нимающих обществ, а иногда и враж­дебны им, и столкновение разных си­стем ценностей не может не вести к взаимной нетерпимости и конфлик­там, порой очень острым и опасным.

Призыв к толерантности не может стать единственным ответом на эту опасность. Когда люди живут и тес­но, повседневно взаимодействуют между собой, терпимость к инаковости сограждан или просто соседей, коллег по работе, прохожих на улице становится необходимым условием сохранения социального порядка. Су­ществуют, однако, пределы, за кото­рыми терпимость становится несов­местимой с собственной системой ценностей, а потому недопустимой в скольконибудь интегрированном обществе.

Эти пределы определяются систе­мой ценностей в обществе. Вопрос о нахождении этих границ приобретает остроту в случае массовых миграций, когда взаимодействие местного насе­ления и мигрантов осложняется суще­ствующими между ними цивилизаци­онными и культурными различиями. Европейские общества предпочитают оставить за границей допустимого многоженство, женское обрезание, навязываемые родителями браки, де­ление людей на касты и многие дру­гие нормы и формы социального по­ведения, никогда не существовавшие или давно изжитые в Европе, но впол­не приемлемые с точки зрения тех об­ществ, из которых выходят мигранты. В то же время, никакое современное общество и никакое современное за­конодательство не требует, например, унификации религий.

Границы толерантности могут быть проведены по-разному в разных стра­нах, поскольку должны учитывать спе­цифику каждой из них. Но коль скоро такие границы проведены, все осталь­ные формы разнообразия, привноси­мые миграцией и остающиеся по эту сторону проведенных границ, даже если они непривычны, кому-то не нравятся, доставляют некоторые не­удобства и т. п., требуют терпимого отношения. Это не означает, что все они должны как-то специально поощряться. Но они должны оставаться в зоне свободного индивидуального вы­бора, не стесняемого давлением госу­дарства или общественного мнения. Эта зона и есть область господства то­лерантности.

Если такая область реально суще­ствует, то существуют и возможности гибкого, адаптивного индивидуально­го поведения, допускающего, в том числе, частичную и даже полную сме­ну человеком своей культурной иден­тичности. Ничего нового в этом нет. Всегда были примеры перехода, в том числе и сознательного, добровольно­го, в другую веру, на другой язык, к другим убеждениям.

Полноценная интеграция мигран­тов может быть достигнута лишь при следующих условиях. Во-первых, ко­гда граница толерантности более или менее определена (идеальная «демар­кация» здесь едва ли возможна). Во- вторых, с одной стороны, достигнут консенсус по поводу того, что остает­ся по ту сторону границы и не допус­кает терпимого отношения ни местно­го населения, ни мигрантов, а с дру­гой — определена область свободы индивидуального выбора, который требует толерантного и даже уважи­тельного отношения со стороны всех. Интеграционная политика должна обеспечивать движение к вышеупо­мянутому консенсусу и способство­вать сближению позиций сторон по вопросам допустимого и недопусти­мого. Пути и формы этого движения, его скорость, конечные результаты в разных странах неизбежно будут раз­ными, потому что неодинаковы ис­торический опыт, отправные точки движения, состав участников взаи­модействия (местного и пришлого населения). Поэтому разные страны вырабатывают и опробуют разные модели интеграционной политики, которые общество и его институты стараются реализовать в своей практи­ческой деятельности. Наличие таких моделей играет организующую роль, позволяет избежать случайных, хао­тичных движений и выстроить систему непротиворечивых действий, подчиненных некоторым общим ориенти­рам. Поиск моделей взаимодействия между местным и пришлым населени­ем, способных обеспечить желаемую интеграцию, идет во всех принимаю­щих странах, однако идеальная модель пока нигде не выработана.

Интеграционные модели как ориентиры политики

Для человека, вынужденно или добровольно покинувшего свою роди­ну и оказавшегося в непривычной со­циокультурной среде, адаптация и укоренение в ней — непростой, часто очень болезненный процесс. Издавна известны институциональные формы, которые позволяют пришлому населе­нию одновременно существовать в «двух средах» и тем самым облегчают адаптацию. Одна из наиболее извест­ных с давних времен форм мирного взаимодействия пришлого населения с местным — это его существование в диаспоре. Классические диаспоры — еврейская, армянская, греческая — возникли в результате насильственно­го вытеснения людей с их историчес­кой родины — изгнания, которое на протяжении столетий, а то и тысяче­летий рассматривалось как временное. Поэтому для людей, живущих в диас­поре, крайне важно обособление от принимающих обществ, сохранение своей культурной идентичности, включая язык, религию, исторические предания и т. п., равно как и общие, отдельные от страны пребывания, на­дежды на будущее. Подобное обособ­ленное существование диаспор, как правило, устраивало и принимающие общества. Оно взаимодействовало с диаспорами, но глубокого взаимопро­никновения не было.

Миграции новейшего времени, прежде всего, заокеанские миграции европейского населения в новые, со­зданные европейцами же государства показали, что для прибывающих им­мигрантов возможно не только кол­лективное сознание пребывания на чужой земле, которая противопоставляется утраченной собственной роди­не, но и альтернативное ему коллек­тивное сознание обретения новой ро­дины. Соответственно, в первом случае сообщество мигрантов ориен­тировано на культурную изоляцию и сохранение своей незыблемой куль­турной идентичности. Во втором — его задача заключается в том, чтобы мак­симально облегчить вхождение им­мигранта в новую для него социальную и культурную среду, сохраняя только те элементы культурной самобытности, которые этому не препятствуют, а иногда не сохраняя даже и их. В этом втором случае понятие «диаспора», если оно и используется, приобретает новое значение, противоположное прежнему. Теперь диаспора должна быть ориентирована не столько на то, чтобы обособить вновь прибывшего мигранта от принимающего общества, сколько на то, чтобы помочь ему как можно быстрее вписаться, интегриро­ваться в него.

Таким образом, исторический опыт подсказывает две крайние ситу­ации (полное обособление или полное растворение в принимающем обще­стве), но сейчас на практике почти все­гда реализуются переходные, проме­жуточные варианты — «полудиаспоры», «четвертьдиаспоры» и т. д. с раз­ной степенью идентификации себя со «своим» сообществом и с обществом страны-хозяина. В современных усло­виях вариативность даже усиливается, потому что изменяются не только масштабы миграций и их смысл, но и сама технология миграций. Вследствие не­бывалого развития средств транспор­та и связи, распространения Интерне­та сотни миллионов людей могут без труда физически перемещаться меж­ду разными культурными простран­ствами либо даже одновременно пре­бывать в нескольких из них. Это совер­шенно по-новому ставит вопрос о формировании, сохранении, измене­нии культурной идентичности.

В полном соответствии с истори­ческим опытом (и древним, и новей­шим) двумя полюсами континуума, в пределах которого могут находиться разные варианты интеграционных моделей, служат две модели. С одной стороны, модель «плавильного котла», успешно работавшего долгое время в США, с другой, — модель мультикультурализма, получившая распростране­ние сравнительно недавно — с конца 60-х — начала 70-х гг. прошлого века как ответ на напряжения в отношени­ях франкофонной и англоговорящей общин в Канаде. В 1971—1972 гг. мультикультурализм был провозглашен принципом государственной полити­ки этой страны, что получило закреп­ление в 1988 г. в специальном Законе о мультикультурализме.

Модель «плавильного котла» трак­туется обычно как ассимиляционная, требующая от мигрантов полного ра­створения в социуме и культуре прини­мающего общества. Мультикультурализм, напротив, подчеркивает цен­ность культурного разнообразия. Однако ни одна из этих моделей нико­гда не реализовывалась в чистом виде. Американский «плавильный котел» не предполагал религиозного единообра­зия. Канадский мультикультурализм «...не является основанием для всеобъемлющей толерантности ... этни­ческие различия принимаются до той степени, пока индивиды (не группы) могут идентифицировать себя с куль­турной традицией их выбора, но только в том случае, если эта идентифика­ция не нарушает прав человека, права других или законы страны» [14, p. 20].

Таким образом, вопрос выбора ин­теграционной модели — это вопрос нахождения правильного баланса между интересами социального цело­го и интересами каждого человека — как местного, так и пришлого — в кон­кретных условиях места и времени. Та­кой баланс может быть найден в пре­делах континиума между «абсолют­ным» плавильным котлом и столь же «абсолютным» мультикультурализ- мом, но, скорее всего, достаточно да­леко от этих двух крайних точек.

Барьер или шлюз?

Цель интеграции мигрантов в принимающее общество всегда зак­лючается в том, чтобы нейтрализовать напряжение, вытекающее из сопри­косновения местного населения с другими людьми, носителями других систем ценностей. В случае классичес­ких диаспор это достигалось благода­ря разграничению местного и при­шлого сообществ на групповом уров­не за счет минимизации контактов между сообществами, их взаимной изоляции. Предельный случай — сред­невековые гетто. Однако современная жизнь не оставляет места для такой изоляции. Общество атомизируется, люди перемешиваются, автономизируются от группы, каждый сам стано­вится носителем своей системы цен­ностей, и теперь людям — и местным жителям, и мигрантам — приходится налаживать взаимодействие между со­бой на индивидуальном уровне. Оно предполагает частичный или полный отказ от своей ценностной инаковости во имя достижения мирного обще­жития, при котором люди перестают быть взаимно другими.

В российском антимиграционном дискурсе настойчиво проводится мысль, что иммигранты, особенно не­которые, — другие навсегда, «проник­нуть в их коллективное сознание не­реально — мигрантские группы абсо­лютно закрыты» [5], культурные границы, разделяющие местное население и мигрантов, непреодолимы, смена мигрантом и даже его потомка­ми своей культурной идентичности невозможна. При этом в качестве глав­ных меток идентичности обычно рас­сматривается этническая или религи­озная принадлежность, и наличие этих меток служит основанием проявления нетерпимости. Это выражается, на­пример, в достаточно популярном сегодня лозунге «Россия — для русских», который широко используется противниками приема Россией большого количества мигрантов.

Но кого считать русским? По како­му критерию? Можно ли стать русским или им можно только родиться? Даже царский генерал Куропаткин, актив­ный поборник идеи «Россия для рус­ских», который требовал, чтобы «рус­ское племя в России пользовалось большими правами, чем инородцы и иноземцы» [7, с. 241], все же утверж­дал, что «инородцы, которые созна­тельно выберут своим языком русский язык, своею родиною Россию, — своею службою и деятельностью только уси­лят русское племя» [7, с. 243].

Предпосылка этничности как ос­новы культурной идентификации дав­но и многократно опровергнута миро­вым и отечественным опытом. Напри­мер, широчайшим распространением русскоязычия среди всех народов со­временной России, а ранее — СССР или огромным вкладом в русскую культуру, науку, государственную, по­литическую, военную деятельность обрусевших украинцев, татар, немцев, евреев, грузин и др. Поэтому сторон­никам незыблемой идентичности при­ходится сдвигаться в сторону биологи­ческих меток, то есть в сторону расиз­ма. В. Шнирельман называет это «расиализацией, в основании которой лежит не столько биология, сколько культура. Здесь вполне уместен термин “культурный расизм”, а создающая для него основы наука уже давно по­лучила название “научного расизма” [13]. От «культурного» расизма неда­леко и до биологического. Сползание же к расизму, как культурному, так и биологическому, делает невозможным формирование единой российской гражданской идентичности и губи­тельно для России как многонацио­нального государства независимо от проблемы иммиграции. Но и ее решению оно, конечно, никак не способ­ствует.

Плечом к плечу с теми, кто отри­цает саму возможность смены мигран­тами их культурной идентичности, становятся те, кто утверждают, что мигранты не хотят этого делать. По­стоянно раздаются упреки в том, что мигранты расселяются анклавами, «возникают национальные общины мигрантов, которые не ассимилиру­ются» (Независимая газета, 16 марта 2006 г.), не хотят учить русский язык, намеренно игнорируют принятые в России нормы поведения и т. п. «Во­преки догмам либералов об ассимиля­ции мигрантов, они не только не хо­тят ассимилироваться, но намерены установить в чужих странах, особенно Запада и России, свои порядки» [11].

Доказательная база этих утвержде­ний очень слабая, и не совсем ясно, к кому они относятся. Если речь идет о «гастарбайтерах», заведомо приехав­ших на заработки на короткое время, то от них смена культурной идентич­ности, вероятно, и не требуется. Она важна и для самих мигрантов, и для принимающей страны только в том случае, если они намерены связать с ней свою судьбу навсегда или, по крайней мере, надолго. Но тогда в чем может быть смысл их нежелания интегрироваться? Сделав первый шаг в направлении миграции, человек не­избежно становится на путь смены своей культурной идентичности. Это­го требует укоренение мигранта в но­вую для него социальную среду, не только когда он едет в другую страну, но даже когда просто переезжает из деревни в город собственной страны. Поскольку решения о таких переездах принимаются, в основном, доброволь­но, мигранты внутренне готовы к пе­ременам, хотя могут и не осознавать их сложности, глубины и т. п. Этот тезис можно сформулировать и иначе: миг­рируют только те, кто внутренне готов вживаться в новую среду. Этим опре­деляется хорошо известный селектив­ный характер миграции, в ней участву­ют наиболее энергичные, предприим­чивые и готовые к переменам жители мест выхода.

Судить о готовности долговремен­ных мигрантов интегрироваться в рос­сийский социум позволяют исследо­вания поведения и намерений детей мигрантов, обучающихся в российс­ких школах. В ответах детей на вопро­сы исследователей отражается и пози­ция их родителей, и, в какой-то мере, намечающаяся их собственная страте­гия, что тоже очень важно.

Эти исследования показывают, что если в поведении детей мигрантов и встречаются элементы изоляциониз­ма, то не по их вине. «В литературе, затрагивающей проблему изоляции и обособления мигрантов, часто путают­ся причины и следствия такого рода явлений. Социальная изоляция миг­рантов в детских и подростковых кол­лективах чаще всего вызывается антимигрантскими настроениями в обще­стве. Возникает своего рода порочный круг, когда негативные установки по отношению к “чужим” в школе ведут к замыканию детей мигрантов в себе и своей группе, что лишь усугубляет интолерантность со стороны соучени­ков, а иногда и учителей» [9].

При этом никаких признаков от­торжения школы как основного инсти­тута социализации у детей мигрантов не наблюдается. Напротив, по данным исследования, проведенного ВЭШ в Санкт-Петербурге в мае 2011 г., анти- школьная культура (неприятие учите­лей, стремление прогуливать, не вы­полнять домашние задания) у детей мигрантов ниже, чем у их однокласс­ников, а увлеченность учебой — выше. Отмечается «высокая мотивационная заинтересованность в изучении рус­ского языка. Более 80% детей, в семь­ях которых русский не является основ­ным языком общения, подчеркивали важность его изучения» [9]. Эти и дру­гие данные противоречат утвержде­нию о противодействии мигрантов интеграционным процессам так же, как и элементарная логика поведения людей, заинтересованных в нормаль­ном существовании в среде, в которой они живут.

Отмечая эти и подобные факты, которые сильно противоречат по­спешным и поверхностным оценкам безответственных политиков и журна­листов, не хотелось бы и упрощать си­туацию, недооценивать серьезных рисков, сопряженных с иммиграцией и ее дезинтеграционным потенциа­лом, который, при определенных ус­ловиях, может свести на нет все уси­лия по интеграции мигрантов.

Всем известное словечко «понаеха­ли» появилось не сегодня и не вчера, оно очень хорошо отражает обычную реакцию местного населения на появ­ление пришлого элемента во все вре­мена и во всех странах. Нетерпимое отношение к приезжим — не новость и в России. В конце XIX в. приток мигрантов-отходников из русской дерев­ни в русские города вызывал пример­но такое же отношение и такие же оценки, какие можно видеть сейчас в отношении отходников из Таджикистана или Узбекистана, да и их положе­ние в обществе было примерно таким же. В.И. Ленин приводил несколько иллюстраций тогдашней ситуации. «Все деревенские жители называются серыми и, что странно, нисколько не обижаются на это название, и сами называют себя таковыми». Современ­ники смотрели на мигрантов свысока, жаловались на то, что жизнь отходников в столицах прививает им «многие культурные привычки низшего разбо­ра и наклонность к роскоши и ще­гольству» [8]. «Г. Герценштейн прямо говорит о “показной цивилизации”, “широком разгуле”, “бесшабашном кутеже”, “диком пьянстве и дешевом разврате” и пр.», — добавляет Ленин [8]. В свою очередь, «сельские мигран­ты в городе и крестьяне сопротивля­лись проникновению светской, бур­жуазной культуры в свою среду „ Благодаря институту землячества, тесным связям отходников с родной деревней крестьянству, занимавшемуся отход­ничеством, удавалось в значительной мере сохранять традиционный кресть­янский менталитет не только в дерев­не, но и в условиях города. В обществе земляков, в котором новичок, прибыв­ший в город, и на работе, и на досуге постоянно находился среди своих, и в городском окружении сохранялись привычные крестьянину социальные нормы поведения» [10, с. 337—338]. Историк цитирует свидетельство со­временника (конец XIX в.): «Разрыв между городом и деревней был не только экономический, но и психоло­гический, и даже языковый. Культур­ный городской слой плохо понимал язык деревни и даже отвергал его, а деревня совсем перестала понимать городской культурный язык. Они пло­хо понимали друг друга и расходились, не договорившись ни до чего. Так обра­зовались две культуры: городская и кре­стьянская, два разных мира» [10, с. 337].

Существование этих двух разных миров сыграло не лучшую роль в по­следующей истории России, и можно было бы извлечь из этого опыта уро­ки. Но, похоже, этот опыт забыт, и се­годня потомки «серых» отходников, несмотря на всю их «серость», ставшие коренными современными горожана­ми, свысока смотрят на мигрантов уже не из русской, а из мировой деревни, и обвиняют их в том же, в чем обвиня­ли их дедов и прадедов.

Речь идет, разумеется, не о специ­фическом российском феномене. Сходная реакция на появление боль­шого количества мигрантов характер­на не только для российского обще­ства, она свойственна значительной части населения европейских стран, становится все более заметной и в США — классической стране иммиг­рации [2, с. 187]. Никакая власть не может игнорировать эти обществен­ные настроения, и сама оказывается перед серьезным выбором. Это отно­сится и к российской власти. У нее два пути. Она может найти серьезные ар­гументы и переубедить массовый элек­торат, сделать понятной для него объективно неизбежную роль мигра­ции в XXI веке (но для этого она сама должна ее понять). Либо она не смо­жет этого сделать и солидаризуется с массовыми настроениями, в той или иной форме одобрит и поддержит про­явления нетерпимости по отношению к мигрантам и, в конечном счете, сде­лает невозможным пополнение насе­ления России за счет миграции, свя­занное с изменением его этнического состава.

С точки зрения долговременных интересов России, ее конкурентоспо­собности в мире, ее будущего, несом­ненно, предпочтительнее первый вари­ант. Но, во-первых, нельзя призывать власть игнорировать политическую конъюнктуру сегодняшнего дня, с этим тоже связаны немалые риски. А во-вторых, нельзя перекладывать на власть те задачи, которые должно вы­полнить само общество. Россия нуж­дается в переосмыслении проблем миграции и в изменении отношения к ней, решение этой задачи возможно, если к нему будут привлечены силы на всех общественных уровнях — органов власти, политических партий и движе­ний, средств массовой информации, науки, образования и т. д.

Смена идентичности никогда не бывает простой и быстрой, это всегда - мучительный и не всегда успешный процесс преодоления разного рода препятствий. Объект политики — именно эти препятствия, она может воздействовать как в сторону их уве­личения, так и в сторону уменьшения, и понятно, что направленность поли­тики зависит от ее целей.

Если субъект политики — государ­ство — считает нужным ограничить миграцию из-за рубежа, то, естествен­но, его усилия должны быть направ­лены на увеличение препятствий, вве­дение всякого рода ограничений вплоть до полного запрета, как это было, например, в СССР. Один из спо­собов ограничить иммиграцию — сде­лать страну миграционно-непривлека­тельной, выстроив систему барьеров, затрудняющих интеграцию пришлого населения, окружающих его стеной нетерпимости, противодействующих смене культурной идентичности им­мигрантов.

В той же мере, в какой государство признает иммиграцию желательной или неизбежной, оно должно напра­вить свои усилия на устранение пре­пятствий для интеграции иммигран­тов, в том числе и путем облегчения для них добровольной смены культур­ной идентичности. А это, в свою оче­редь, предполагает доброжелательное, терпимое отношение к иммигрантам в пределах общей границы толерантно­сти, исключающей недопустимые, по законам принимающей страны, формы и нормы социального поведения.

Обеспечение такого отношения — задача государственной власти и ее политики. Забота о толерантности в отношении мигрантов — необходи­мость, это единственный путь принять достаточно большое количество миг­рантов (а мы видели, что по ряду при­чин России этого не избежать) и, в то же время, не допустить нарастания недовольства со стороны как местно­го, так и пришлого населения, конф­ликтов, чреватых, в конечном счете, расколом общества.

В поисках оптимальных решений России, как и всем другим странам, придется искать свою интеграцион­ную модель, стоящую между мультикультурализмом и «плавильным кот­лом». Приехавший в Москву житель таджикской глубинки, прекрасно справляясь с земляными работами на московских стройках или с вождени­ем «маршрутки» на московских ули­цах, не может в одночасье заговорить на чистом русском языке, усвоить все нормы московской жизни, у него будет много трудностей на бытовом уровне. Пытаясь справиться с ними, он будет льнуть к таджикской диаспо­ре, искать ее поддержки, а это, в свою очередь, будет способствовать консервированию его таджикской идентично­сти. То же будет происходить с мигран­тами из Узбекистана, Киргизии и т. д. Это не может не привести к некоторо­му сдвигу в сторону мультикультурализма, что предполагает принятие, может быть, даже и непривычного культурно­го многообразия, не просто терпимое, но дружелюбное отношение к особен­ностям культуры и бытового поведения приезжих, если оно не приводит к на­рушению российских законов, и т. п. Но допустимая доля мультикультурализма не должна вести к геттоизации мигрантских диаспор, к отгоражива­нию всех таджиков или всех узбеков не­проницаемой стеной от российского общества. Это будет уже не мультикультурализм, а то, что Амартия Сен назвал «множественным монокультурализмом». «Сосуществование двух образов жизни или двух традиций, которые никогда не пересекаются, следует, по сути, рассматривать как выражение “множе­ственного монокультурализма”. Защи­та мультикультурализма, о которой по­стоянно приходится слышать в наши дни, очень часто как раз и есть не что иное, как защита множественного монокультурализма» [2, с. 215].

Обществу, принимающему миг­рантов и рассчитывающему на даль­нейшую перспективу, нужна откры­тость диаспор. Они должны выпол­нять роль шлюза, который позволяет иммигранту избежать «кессонной бо­лезни» при погружении в новую для него социальную среду, освоиться в ней и свободно выбрать свою новую множественную идентичность. Это позволит мигранту, если он того по­желает, одновременно оставаться и тад­жиком, и мусульманином, и россияни­ном, и москвичом, и европейцем и т. д. Постепенно у него и, тем более, у его детей, выстроится и новая иерархия этих идентичностей.

Эта иерархия во многом зависит от того, какой прием встретит мигрант на вновь обретаемой родине. Если «шлю­зование» пройдет гладко, если личный опыт мигранта покажет ему, что стра­на прибытия открывает перед ним, а особенно перед его детьми, возможно­сти большие, нежели были доступны на его родине, новая идентичность мигранта как равноправного гражда­нина принимающей страны выйдет для него на первый план. Она оттес­нит на более низкие места его расовую, этническую, конфессиональную или классовую идентичности, от которых он тоже не отказывается. Если же с первых шагов мигрант столкнется с ксенофобией и мигрантофобией, пройдет через унижения и оскорбле­ния и даже во втором поколении не почувствует себя полноправным граж­данином своей новой родины, то иерархия его идентичностей выстроит­ся по-иному. Он будет искать приори­тетов в идентификации себя с исламом, Третьим миром, международным революционаризмом или терроризмом, продолжая при этом считать себя французом, немцем, американцем или россиянином.

Впрочем, препятствия к обретению мигрантом новой идентичности могут исходить не только от принимающей стороны, но и от диаспоры, активно транслирующей ценности его пре­жней родины. Обычная форма давле­ния на мигрантов — обвинение их в отступничестве от своей страны, этни­ческой группы, традиции, религии, раздающиеся, как правило, из традиционалистских, консервативных кру­гов, нередко политизированных, трак­тующих человека как принадлежность к выделенной по тому или иному кри­терию общности. «Недавно прибыв­ших иммигрантов могут побуждать к тому, чтобы они сохраняли свой тра­диционный образ жизни, и прямо или косвенно препятствовать тому, чтобы они изменяли свое поведение. Следу­ет ли из этого, что во имя культурного разнообразия мы должны поощрять культурный консерватизм и требовать от людей оставаться привязанными к их культурной среде и не пытаться принять другой образ жизни, даже если у них есть веские причины это сделать?» [2, с. 160].

Говоря о неизбежной эволюции культурной идентичности иммигран­тов, нельзя не поставить вопрос о вли­янии иммиграции на идентичность местного населения. Предполагает ли умеренный, «шлюзовой» мультикультурализм постепенное движение толь­ко в одном направлении — в сторону ассимиляции приезжих местным насе­лением, или речь идет и о встречном движении, когда местный культурный фон впитывает, вбирает в себя элемен­ты культур мигрантов, и вырабатыва­ется обогащенный культурный сплав, отличный от этого первоначального фона?

Сейчас в России в воздухе носится идея ассимиляции, газетные заголов­ки говорят сами за себя: «Нужны ли мы нам? Как ассимилировать мигрантов» [4]; «Путин призвал иммигрантов ак­тивнее ассимилироваться» [12]; «Рос­сийские СМИ: мигрантов либо нуж­но выгнать из Москвы, либо тотально ассимилировать» [1]. Ассимиляция — это полное восприятие мигрантом и его потомками черт и правил поведе­ния принимающего населения, тогда как для него самого действует прин­цип «ни шагу назад!». Но ведь сами эти черты и правила непрерывно меняют­ся. Возрадуются ли британцы, если иммигранты вдруг обнаружат склон­ность воспринимать черты и правила викторианской Англии, от которых сами они давно отошли? С какими чертами и правилами поведения дол­жны идентифицировать себя иммиг­ранты в современной России? С совет­скими? Досоветскими? Постсоветски­ми? С теми, которые пока еще находятся в стадии становления? Эти вопросы россияне нередко ставят даже применительно к самим себе.

Любая национальная культура под­вержена переменам, в том числе и под влиянием заимствования у иммигран­тов, это затрагивает все ее пласты — от кухни, манеры одеваться или стиля отношений между мужчиной и жен­щиной до высокой литературы и му­зыки. Встречное движение неизбежно. Белые американцы еще презирали не­гров, но уже обожали джаз. Но все же и здесь существуют пределы, может быть, и не совсем ясные, связанные с разными иерархическими уровнями идентичности. Допустимы ли, напри­мер, подвижки навстречу иммигран­там в области политической культуры, скажем, согласие на действие в евро­пейских странах законов шариата? По-видимому, и здесь критерием дол­жны служить «границы толерантнос­ти», о которых говорилось выше. Об­ласть мультикультурализма, а значит и область благоприятствования всем формам культурного многообразия не должна выходить за эти границы.

Список литературы:

1. 
   

   Антонян А. Российские СМИ: мигрантов либо нужно выгнать из Москвы, либо то­тально ассимилировать. — [Электронный ресурс.] — Режим доступа: http://novostink.ru/sng/14194-rossiyskie-smimigrantov-libo-nuzhno-vygnat-iz-moskvy-libo-totalno-assimilirovat.html

   
   


2. 
   

   Бьюкенен П. Дж. Смерть Запада: чем вы­мирание населения и усиление иммигра­ции угрожают нашей стране и цивилиза­ции. - М., 2003.

   
   


3. 
   

   Голикову представили к экстремизму // Газетами, 18 июня 2009,- [Электронный ресурс.] — Режим доступа: http://www.gazeta.ru/politics/2009/06/18_a_3212879.shtml

   
   


4. 
   

   Еременко А. Нужны ли мы нам? Как ас­симилировать мигрантов. - [Электрон­ный ресурс.] — Режим доступа: http://www.globalrus.ru/opinions/783134/

   
   


5. 
   

   Как научить мигранта любить Родину? // Росбалт. — 18 марта 2011. — [Электронный ресурс.] — Режим доступа: http://www.rosbalt.ru/piter/2011/03/18/830055.html

   
   


6. 
   

   Коулмен Д. Третий демографический пе­реход // Полит.ру. — 16 сентября 2007. — [Электронный ресурс.] — Режим доступа: http://www.polit.ru/article/2007/09/12/demoscope299

   
   


7. 
   

   Куропаткин А.Н. Россия для русских. За­дачи русской армии. — 3 т. — СПб, 1910.

   
   


8. 
   

   Ленин В.И. Развитие капитализма в Рос­сии. — М.: Политиздат, 1986.

   
   


9. 
   

   Макаров А.Я. Особенности этнокультур­ной адаптации детей мигрантов в москов­ских школах // Социологические иссле­дования. — 2010. — №8.

   
   


10. 
    

    Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — нача­ло XX в.): Генезис личности, демократ. семьи, гражданского общества и правово­го государства: В 2-х т. — Т. 1.— СПб: Дмит­рий Буланин, 1999.

    
    


11. 
    

    Новохатский С. Миграция или оккупа­ция? — [Электронный ресурс.] — Режим доступа: http://www.rusbeseda.ru/index.php?topic=606.0.

    
    


12. 
    

    Путин призвал иммигрантов активнее ас­симилироваться // Лента.ру. — 2006. — [Электронный ресурс.] — Режим доступа: http://lenta.ru/news/2006/09/13/putin/

    
    


13. 
    

    Шнирельман В. Лукавые цифры и обман­чивые теории: о некоторых современных подходах к изучению мигрантов // Вест­ник Евразии. — 2008. — №2.

    
    


14. 
    

    Cryderman B.K., Fleras A., O’Toole C.N. Police, race and ethnicity. A guide for law enforcement officers. — Toronto and Vancouver. — 1998. — P. 20.

    
    


15. Structuring immigration — fostering integration: report of the independent commission on migration to Germany. — 2001.